Двоеверие
Шрифт:
– Дашеньку жалко! – призналась она. – Не встаёт нынче, совсем хвори её источили. А Настоятель всё в делах, всё в разъездах. Часа с дочками не пробудет, и в Обитель, по палатам и кельям пойдёт. У доброго хозяина всё на местах, все дела под приглядом. А про кровиночку-то свою позабыл! Ей глазоньки утром открыть и то счастье, а отца-то она вовсе не видит!
– Сергей Дарью любит! – уверенно сказал Егор. – Просто...
Он только махнул рукой и поскорее сбежал с крыльца на подтаявший снег. Пора было браться за поручения Сергея. Каждый день весны и короткого лета помогал выжить
Монастырь был великой общиной, центром всего христианства. Много веков он стоял между Кривдой рекой и северным лесом, но только сейчас обрёл свою наивысшую ценность. Стены защищали христиан от внешнего зла, а врагов у богомольных людей всегда было достаточно. Среди недругов находились и те, кто нарочно обосновались рядом с общиной, но говорить о них, даже лишний раз упоминать, христиане боялись. Не дай Бог накликать беду, ведь ещё жила память о ночной резне пятнадцатизимней давности.
«Наказал Господь, не сказал, за что», – так поговаривали в Монастыре после убийства прежнего Настоятеля. И всё же, с той страшной ночи в общину подземники больше не пробирались, благодаря заключённому Сергеем договору. Но, где-то там, среди северных зарослей, в непроходимой чащобе спряталось хищное племя. Выходить за стены христиане по-прежнему опасались, ведь дороги между общинами проходили через охотничьи угодья подземных волков.
В самом же Монастыре всё из году в год текло по уставу. Община росла и не по дням богатела.
На звоннице гулко и раскатисто грянул благовест. Не сходя с крыльца, Тамара перекрестилась на серые маковки храма Николая чудотворца. Она с тоской вспомнила об их недавнем золотом блеске. В общине многое изменилось с приходом Сергея. На Обитель и раньше нападали враги, Монастырь строился на века, но теперь совсем ощетинился кольями, опоясался рвами и укрылся под надёжной бронёй. Трудно вообразить себе того недруга, который смог бы взять столь защищённую крепость.
– Бог в помощь, Тамарочка! – за приоткрытыми воротами выжидающе смотрела на Тамару знакомая, но во двор без приглашения не входила. Голову её укрывал тёмный платок, поверх серого монастырского платья отороченная мехом жилетка. Тамара сразу узнала Марину: они часто виделись в Слободе; хорошая женщина, и выслушает, и поймёт, и дельным советом поможет. Пусть болтают про неё всякое, сплетничают, но добра Марина людям делала много. За травами и настоями обращались к ней и жёны трудников, и ратников, и даже высоких чинов.
Тамара спустилась с крыльца и подошла к воротам.
– Смотрю, Настоятель вернулся. А куда ездил? – начала Марина расспрашивать. Перед домом Сергея, накренившись в проталинах, стоял внедорожник. Казалось, машина могла передвигаться одними молитвами. На корпусе грубые швы, краска с боков облупилась, все стёкла прикрыты решётками из арматуры. Защита помогала в дороге от нападенья диких зверей, да и против диких людей могла пригодиться.
– К Вороньей Горе нынче ездил, – вполголоса сообщила Тамара. – Чтобы невегласе помочь. Тёмный народ, к таким за раз сунешься – не вернёшься.
– Вот как стал Волк у нас Настоятелем, так пошли в общине
– Спас-то спас, а свою родную кровиночку спасти не может! – Тамара промокнула уголком платка набежавшие слёзы.
– Неужто Дашутке совсем худо? – участливо спросила Марина.
– Плечики худенькие, тельце чахлое, как дитятко маленькая и лёгкая, словно пушиночка! Ничего не ест, отвары не пьёт, всё сестру к себе кличет. А у Женечки сердце-то не каменное! Обнимаются, плачут, горемычные, прощаются друг с другом навеки!
– Как же она такой-слабой-то уродилась? – Марина спросила отнюдь неспроста. Разные слухи ходили про рождение Дашутки. Монастырские женщины снова и снова расспрашивали Тамару, выпытывали и донимали её о жизни Сергея, а нянечка с горечью им рассказывала.
– Я же сама роды тогда у Верочки принимала. Нельзя было ей снова рожать! Ведь только-только Женечкой разрешилась, а тут опять на сносях. Верочка была хрупкой, лёгонькой, голосок кроткий. С первым ребёночком-то ей крепко досталось, а тут...
Тамара вспомнила вечер, когда к ней застучали в окно и позвали снова быть повитухой к жене Настоятеля.
– Волк места себе не находил, метался в сенях сам не свой. А Верочка так кричала, так кричала, пополам разрывалась! Дашутка недоношенной родилась. Мы то с женщинами как могли помогали, да только при родах Верочка кровью и истекла. Вот тогда семья их наполовину и осиротела. Ох и взвыл Волк – никогда я его таким страшным не видывала, словно зверь дикий стонет, глаза блестят, белый весь, о проклятии каком-то кричит, поминает какую-то ведунью и гребень. А Верочка лежит себе тихонечко, на простынях, глаза зелёные в потолок смотрят, будто смирилась со всем грешным миром, простила людей и отдала Богу душу. Может даже мужа своего простила за всё.
– Говорят, он люто терзал её, бил, – припомнила Марина, но Тамара замахала руками.
– О том я не знаю! Как с войны Тавритской вернулся, правда сна и покоя лишился, а тут ещё ночь та страшная в Слободе. Егор после неё жил у нас в доме. Мы с мужем мальчонку всегда привечали, а Волк как с цепи сорвался! Егора из родного Тепла выставил и был в доме с Верой один. Я ещё тогда говорила, что она слаба после родов, еле как за Женей ухаживает. Даже Сергею сказала, а он не послушал, только дверью хлопнул, будто нечистый в него вселился! Но не бил он её никогда! На чём хочешь тебе поклянусь!
– А шрам как же? – не утерпела Марина. Но об этом Тамаре и вовсе говорить не хотелось, слухи разнеслись всякие.
– Точно, когда Верочку обмывали на бедре у неё шрам нашли, – нехотя призналась она, но тут же поспешно добавила. – Но не верю я, чтобы Сергей такое с ней сделал! Не зря Настоятеля Волком кличут, он ведь как зверь души в ней не чаял, любил!
– Зимою в Тепле всё стерпится, – заохала Марина. – Хотя и страшно порой. Долгая Зима Ирода из человека делает. И страха вокруг этой семьи немерено ходит. Вот ты про обмыванье сказала, а я вспомнила, что-воду-то ту украли.