Двоеверие
Шрифт:
– Что же ты со мной делаешь, гадина!
Яр болезненно взвыл и вскочил с земли и кинулся прочь. Сирин сама не знала, почему внутри всё дрожит и сжимается от жаркой истомы. Она так и осталась лежать, пытаясь укрыться обрывками ветхой рубашки.
Яр ненавидел её. Она так любила сына Белой Волчицы, любила каждый частичкой юного сердца, но он отвергал её. Но чтобы он не говорил, чтобы не сделал, Сирин будет любить его и верить в его любовь, пока дышит.
*************
– Зачем он призывает меня?
Егор молча шагал впереди Жени через парадный двор Монастыря, мимо трапезной, к высокому храму. Опускался ранний, по-весеннему
Женя обогнала Егора, сбила со своей златовласой головы бирюзовый платок и нетерпеливо заглянула ему в лицо.
– Расскажи, зачем Настоятель меня призывает?
– Не Настоятель он тебе, а отец, – миролюбиво напомнил Егор.
– Мне теперь его так называть, а завтра снова величать Владыкой?
Егор вздохнул, не желая спорить, и отвернулся к зубцам крепостных стен и проездной церкви.
– Он хочет мне про Дашутку что-то сказать, так?
– И про Дашутку тоже.
Во взгляде Жени утвердилась тревога. За последний год ей пришлось не легко. Она знала каждого, кто обладал хоть каким-то умением в Монастыре. С утра она училась в мастерских как правильно работать с инструментами и станками, после девятого часа помогала Серафиму с больными, а в остальное время заботилась о Дашутке. Её комната была завалена книгами, отсыревшими, без половины страниц, но толковыми. Собрать свою маленькую библиотеку помог ей Егор, когда привозил из дальних общин альбомы, учебники, хрестоматии и словари. Женя жаждала знаний, рвалась к ним, хотела увидеть мир за воротами и, что говорить, в свои пятнадцать Зим во многом превзошла учителей. Сергей мог гордиться старшей дочерью, дать ей чин в Монастыре, а там, кто знает, может быть выпустить вместе с конвоями в Пустоши. Но он медлил, и за монастырскими стенами Женя никогда не бывала.
– Это он виноват, что Дарья сейчас умирает, – вдруг сипло сказала она. – Это он мать довёл до смерти, внутри собственной семьи церковь разрушил. Только из-за его дикости Волчьей мы осиротели.
– Да ты с ума сошла! – не поверил ушам Егор. – Никогда – слышишь? Никогда не смей на отца возводить и называть его Волком!
– Что поделать, если весь Монастырь его так называет. Люди видели, помнят, что было, когда зарезали прежнего Настоятеля. Той Зимой он и превратился в чудовище, и дурное здоровье Дарьи на его совести. Вот почему он на неё даже не смотрит – ждёт, пока она сама сгинет, чтобы с глаз долой и из сердца вон!
– Врёшь, – отрезал Егор. – Ничего ты не знаешь! Он лекарства искал, да вот только где же найдёшь их? Столько яда вокруг плесневелого, испорченного, горького, от которого Дарья скорее умрёт!
– Не умрёт, не дождетесь! – вспыхнула Женя. – Я чувствую, отец знает, как Дашутку спасти, но не делает, почему?
Егор ничего не ответил. Простого ответа здесь не было. В памяти снова воскресли события из его детства. Но как объяснить Жене, кем был её отец до крещения и чем он пожертвовал, чтобы спасти её мать и защитить Монастырь?
– Ты права, – вдруг согласился Егор. – Есть на свете человек, который может Дашутку спасти – совсем рядом. Нужно только покаяться перед ней, упасть на колени и прощения просить. Но Сергей себе скорее руку отрежет, чем пойдёт на такое.
– Не встанет на колени даже за
– Перед тем человеком – никогда. Зло всегда останется злом, как бы перед ним не раскаялись.
Словно в тон его голосу за высокими стенами Монастыря завыл волк; где-то в чащобе собиралась охота. В ответ дикому зверю зашлись лаем слободские собаки.
– Ну, что же, иди. Сергей тебя ждёт, – указал Егор на дверь храма. – Если хочешь узнать ответы, спрашивай обо всём, что было, отца. Про себя он лучше расскажет. Без моей помощи.
*************
Под каменными сводами храма до сих пор ощущался холод прошедшей Зимы. Чтобы вернуть священному месту тепло человеческой жизни, требовалось не только много горючего, но и времени. Фрески на стенах поблёкли и начали осыпаться. Даже иконы в золочёных окладах извело из-за сырости под толстыми стёклами.
Каждую весну храм приводили в порядок. Голоса штукатуров, плотников и художников струились в почтительном полушёпоте во время работы. Каждый житель Обители приобщался к великому делу, восстанавливая святыню после Долгой Зимы. Стоило ли говорить, как дорог был храм сердцу каждого христианина.
Но кроме того, Монастырский храм Николая Чудотворца был средоточием веры всех окрестных земель. Из него на борьбу против язычества отправлялись в Пустоши проповедники. Святые отцы в диких землях обличали волхвов, просвещали неверующих невегласе, пытались вернуть в лоно Монастыря заблудшие души. Но, как и в любой другой борьбе при назидании христианства случались потери. Молодые и старые, опытные и только вставшие на стезю проповедники многое могли рассказать, как скрывались в последнюю минуту от разбойничьего ножа или пули. Волей божьей и с помощью добрых людей большинству монастырских священников удавалось вернуться к первому снегу в Обитель, чтобы встретиться с Настоятелем и рассказать ему о пути. Но с первым весенним теплом они снова отправились в дорогу по землям Края, как бы ни было тяжко.
Храм не только укреплял веру, но и занимался мирскими делами. С наступлением лета крестины и свадьбы следовали одна за другой. За десять месяцев холода у общинников рождалось немало младенцев. По окончанию Зимы детей выносили из наглухо запертых изб, чтобы окрестить и скорее приобщить их к Духу Святому. Когда же по осени считали запасы, между молодыми христианами игрались свадьбы. Не было ничего радостнее и чудеснее, чем союз новой семьи, когда чистые души соединяются в браке.
Сегодня вечером храм обезлюдел. В молельном зале разносились шаги одного Настоятеля. Он подходил к латунным светильникам, где сотни янтарных свечей из самоварного воска потрескивали маленькими огоньками и заливали всё обширное пространство молельного зала медовым сиянием. Сергей блуждал взглядом по хорошо знакомым иконам. Радом с их благообразными ликами мысли текли легко и спокойно, хотя раздумья Настоятеля были не из весёлых.
Входная дверь приоткрылась и огоньки дрогнули. Укутывая голову лазурным платком, через порог вошла Женя. Она поспешила к отцу, почтительно склонила голову, и Сергей перекрестил её чело.
– Знаю, ты злишься на меня.
– Отче, я лишь... – начала было Женя, но отец приподнял руку.
– Оставь. Мы оба знаем, что скоро осиротеем. Дашутка последние дни доживает и излечить её способа нет. Дарью губят не просто болезни, а наложенная со злым умыслом порча. Лишь Господь дарует ей облегчение, значит Ему и будем молиться.