Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель
Шрифт:
Часть населения столицы встретила большевиков восторженно, с музыкой. Ленин немедленно занял особняк балерины Кшесинской (ныне супруги великого князя Андрея Владимировича) против Петропавловской крепости и находящуюся на берегу Невы прекрасную дачу Дурново. Он поместил в доме Кшесинской свой штаб, и здесь начала действовать под благосклонными взорами Керенского и других таких же бессильных и слепых, как он, приведшая Россию к несчастию, пропаганда. Кшесинская и Дурново при помощи энергичного адвоката Хессина приняли все меры к тому, чтобы министр юстиции социал-революционер Переверзев признал, что в России пока еще не отменено право собственности и что пока никто не имеет права занимать чужие помещения. Тем не менее конечным результатом этого не было выселение Ленина, что было бы, казалось, вполне логичным, а — отставка Переверзева! Как теперь ясно видно: буржуазное Временное правительство 1917 года не препятствовало большевистской пропаганде. Приказом № 1, подписанным Стекловым и Чхеидзе, и особенно установлением «прав солдата», выработанных бывшим военным министром изменником Поливановым, большевизм
Немцы никогда бы не достигли таких результатов, если бы кадеты и социал-революционеры не содействовали бы этому. В моих сообщениях о революции мне поневоле приходилось приводить столько странных, бесчеловечных фактов, что я счастлива отметить в рядах наших врагов-революционеров людей искренних, храбрых, и это преимущественно среди русских женщин, более чутких и сердечных, чем мужчины. Русская женщина не раз доказывала свою храбрость и готовность на самопожертвование в боях войск Временного правительства с большевиками. Это было в ночь 25 октября 1917 года. Как хорошо я помню эту ночь! Сестра моя попросила графа Руджиери из итальянской миссии меня проведать. Он, рискуя жизнью, под градом пуль пробрался ко мне на угол Мойки близ Зимнего дворца, где я временно приютилась. Это было как раз тогда, когда большевики атаковали войска Керенского. Слышалась беспрерывная ружейная стрельба и щелканье пулеметов, в то же время гром пушечных выстрелов потрясал все здание. Моя прислуга, вся дрожа от страха, скрылась в погребе, в то время как преданная мисс Плинке и я, привыкшие за восемь месяцев к таким ужасам, почти равнодушно глядели смерти в глаза.
Керенский доверил защиту Зимнего дворца и его особы женскому батальону и юнкерам, т. е. юношам и молодым девушкам, принадлежащим преимущественно к интеллигенции — среди них было много курсисток. Женский батальон тщетно давал пример исполнения долга и презрения к смерти своим товарищам юнкерам. Знаменоносцем батальона была дочь адмирала Скрыдлова [105] , героя 1877 года. Она была очень красива и принадлежала к уважаемой известной семье. Юнкера были уже некоторым образом разложены, и вместо того, чтобы исполнять приказы, они занимались рассуждениями, вместо того, чтобы вступать в бой — выборами; они первые выбросили белый флаг и сдались большевикам. Женщины же, число которых доходило до тысячи, были все убиты или ранены, и когда красные банды ворвались в Зимний дворец, они потащили несчастных, дрожащих женщин в казармы, где насиловали их и издевались над ними всяческим образом.
105
Н. Н. Скрыдлова была адъютантом командира женского батальона.
В то время, как эти молодые женщины умирали геройской смертью за Керенского, этот диктатор, не думая об их участи, бежал. Для меня как для женщины — это самая черная страница в истории Керенского. Должна прибавить, что этот женский батальон, в котором до последнего дня царили дисциплина и геройский дух, не имел ничего общего с многочисленными женщинами, служившими в большевистских полках наряду с мужчинами и несшими кроме военных и другие менее почетные обязанности. Многих из них привлекали на военную службу хорошее жалованье, пища и свободное поведение… Но и здесь, как и везде, существовали исключения; обыкновенно же женщины отличались лишь распутством и жестокостью.
Испанский посол
Давно уже моим заветным желанием было увидеть Испанию. Маркиз де Парадос, с которым я встретилась в Бадене, пригласил меня в Севилью, герцогиня же де Найера и госпожа Мануэль д'Итурбе, с которыми я познакомилась во время коронации в Москве, просили меня посетить их в Мадриде. Я была очень дружна с m-me Мануэль д'Итурбе, которую я ежегодно видела в Париже. Я любила ее за ее ум и образованность, а ее дочь, прелестную Пьеретту — за ее обаятельность и музыкальный талант. Сестра д'Итурбе, маркиза д'Иванрай, была также со мной в дружбе, и мне «улыбнулась» возможность посетить ее.
Наша родина находится так далеко от Испании, что я предпочитала ездить в Биарриц [106] и не решалась на дальний путь, тем более что многие бывшие в Биаррице испанцы мне говорили, что я в Мадриде найду картины Веласкеса, но не друзей, так как все испанцы в это время года уезжают в Сан-Себастьяно [107] или в Париж. Я отложила мою поездку на другое время года, но проходили годы, а я все не решалась ехать. И теперь на закате долгой жизни моей я думаю только о моем последнем путешествии в неведомое. До сих пор я сожалею, что мне не пришлось быть в Испании. Все испанцы, которых я знала, мне были очень симпатичны. Мне нравился сохранившийся у них дух рыцарства. Официальные представители Испании — посол и представители Красного Креста во время войны и революции в России выказали много благородства, человеколюбия и самопожертвования, чем вызвали у каждого из нас чувство уважения и благодарности.
106
Биарриц — город на юго-западе Франции, фешенебельный курорт, с XIX в. посещаемый представителями российской аристократии и знаменитостями.
107
Сан-Себастьян — роскошный аристократический курорт в Испании, расположенный в 18 км от французской границы.
Укажу
Его предшественником был граф Ганнибал де Картагена, высокообразованный, очаровательный человек. До него же испанским послом был прекрасный дипломат и политик, знаток России, граф де ла Винаца, имя которого было известно также и в литературе. При нем испанское посольство в Петербурге было поставлено на блестящую ногу, подобно посольству графа Пурталеса. Добродушная, умная, простая в обращении графиня де ла Винаца приобрела себе много друзей в Петербурге. Летом она жила в Биаррице и в своей прелестной вилле «Trois Fontaines» продолжала гостеприимно принимать своих добрых знакомых. Я имела удовольствие прожить с ними вместе в санатории Денглера в Бадене. Это пребывание еще более усилило наши симпатии друг к другу и обратило их в долголетнюю дружбу.
В 1904 году я собралась в Париж, и тогдашний испанский посол в Петербурге просил меня предоставить ему мой дом на время моего отсутствия. Таким образом, испанский флаг развевался в течение года над моим домом, и посол князь Пио ди Савойя устроился у меня с особенным блеском. Ввиду моего отсутствия я редко встречалась с князем и княгиней Пио. Впрочем, княгиня очень недолго пробыла в Петербурге. Князь же, полуитальянский-полуиспанский вельможа (Пио де Савойя звали его в Италии и маркиз де Кастелл Родрило — в Испании) приобрел себе много друзей в нашем обществе. Одним из любимейших испанских послов был граф де ла Вилла Гонзало, отличавшийся большим гостеприимством и роскошью своих приемов. Если эти страницы попадут случайно в его руки, он, конечно, вспомнит о своем путешествии по российским равнинам, которое он совершил с целью посетить меня, бывшую тогда в имении в Курской губернии. Его сопровождали его сын Фернандо Малдонато, ныне маркиз де ла Скала, Сергей Набоков (последний губернатор Курляндии) и Федор Безак, тогда еще бравый поручик-кавалергард, впоследствии член Государственной Думы, последний киевский предводитель дворянства. Прибытие моего высокопоставленного гостя в имение, где испанских послов так же знали, как белых сиамских слонов, произвело всеобщее волнение. Мое имение в то время отстояло очень далеко от железной дороги, верст шестьдесят от станции Клейнмихелево. На каждой из четырех остановок сельские власти выходили приветствовать графа де Вилла Гонзало, мужики выходили ему навстречу с хлебом-солью, женщины подносили ему корзины и платки с яйцами, урядник с верховыми сопутствовал ему до моего имения. Один из моих арендаторов превзошел всех — он поднес графу раскрашенную в цвета Испании — красный и золотой — живую курицу. Граф принял этот знак внимания с большим удовольствием, и в то время как произносились торжественные речи, курица, которую граф держал в руках, хлопала крыльями, стремясь освободиться. «Эта курица — лучший день моей жизни», — сказал он по-французски. Крестьяне, не понявшие его слов, были ими все-таки очень тронуты. В церкви, в одной отдаленной деревушке, священник принял графа за самого короля испанского. Альфонсу XIII было тогда лет двенадцать-тринадцать. Священник, называя графа Ваше величество, выразил ему свою необычайную радость видеть у себя властителя Испании. Испанские национальные флаги украшали путь графа. Но на следующий день, должна к стыду моему признаться, все эти флаги были раскрадены. Много лет спустя еще можно было видеть женщин и девушек из соседних деревень, одетых в красные и желтые цвета. Вся соседняя знать устраивала в честь графа охоту на волков и лисиц, и ввиду того что в моем дворце был недавно пожар, я могла принимать гостей лишь в скромной квартире моего управляющего.
Фернандо, сын посла, конечно, помнит долгие прогулки верхом с моей дочерью, моей бедной, так рано умершей маленькой Марией, и с ее друзьями. Празднества, иллюминация, бега в мешках следовали одни за другими.
Денно и нощно ждали крестьяне появление посла, желая его приветствовать. Как сердечны были тогда наши отношения с крестьянами! И не верится мне, что те самые крестьяне и их дети потом разрушали наши леса и посевы и грабили наше имущество, то имущество, которым мы по-братски с ними делились; мы были всегда готовы после пожаров отстраивать их избы и хаты и во время неурожая снабжать их хлебом. Мы содержали их школы и больницы и платили лечившим их врачам.
Мы все оттуда уехали в Крым, и граф Вилла Гонзало был удивлен, когда мой арендатор, у которого он переночевал, принес ему в 7 часов утра бокал шампанского, полагая, что такая высокопоставленная особа не может пить более обыкновенного напитка.
Во время пребывания посла в Петербурге мы имели удовольствие встретить у него сестру герцогиню де Сан Карлос и его двух племянников — маркиза де Санта Крус и графа де л'Унион с их сестрой, ныне супругой князя Меттерниха. Впоследствии приехала туда инфанта Евлалия для того, чтобы повидать великую княгиню [108] , супругу великого князя Владимира Александровича, с которой она была очень дружна. Она привела в восторг все общество своим присутствием. Ее своеобразный ум производил на всех большое впечатление. Старая бурбонская кровь не мешала современности ее воззрений. Все добивались чести принять ее у себя. От меня она охотно приняла приглашение на обед и на поездку на тройке по окрестностям столицы. Поездка эта, к сожалению, была испорчена плохой погодой.
108
Имеется в виду великая княгиня Мария Павловна, урожденная принцесса Мария-Александрина-Елизавета-Элеонора Мекленбург-Шверинская.