Дворец и лачуга
Шрифт:
Более разрушенная и поэтому запертая половина дома похожа была на мертвецкую, от которой жилые комнаты были отделены сквозными сенями.
Этих комнат было две, одна за другой и в каждой по два окна — с улицы и со двора. В первой стояла печь, старый шкаф, кровать за ширмой, несколько стульев, скамья и швейная машина; кроме того, у входных дверей висела кропильница с распятием. Во второй комнате стоял топчан с постелью, сундук, хромоногий стол с табуреткой, всякая металлическая и деревянная рухлядь загадочных
В день, когда начинается наше повествование, около шести часов вечера три человека сидели в первой комнате описанного нами дома: Гофф, его дочь Констанция и ее девочка лет двух-трех, Элюня.
Разительно похожи были друг на друга девочка и мать. Те же светлые волосы, те же большие серые впалые глаза, истощенные болезненные лица, наконец одинаковое платье, изношенное и черное, которое мать носила уже несколько лет, а дитя бессменно.
Больная женщина шила что-то на руках, больное дитя, сидя у открытого окна, играло выброшенным колесиком машины, а старик монотонным голосом читал библию:
— «Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла».
Старик умолк и глянул в окно. Зеленый тростник колыхался на болотце, от дуновения ветра вздрагивали сухие ветки мертвых деревьев, а по небу медленно ползли продолговатые белые облака.
Гофф продолжал:
— «И родились у него семь сыновей и три дочери».
На пустой участок опустилось несколько воробьев, которые искали между камешками зерен и кричали: чирик! чирик! — на что лягушки из болота отвечали им: ква-ква-ква! К этим звукам присоединилось доносящееся издали кудахтанье курицы, сзывающей цыплят.
— «Сыновья его сходились, делая пиры, каждый в своем доме в свой день и посылали и приглашали трех сестер своих есть и пить с ними».
Гофф отодвинул книгу, оперся головой на руку и пробормотал:
— У меня уже нет сыновей, а моя дочь…
— Отец! — шепнула бледная женщина, с тревогой глядя в лицо отца.
— Дочь и дитя, обе больные, голодные. Да, но где же мне взять? Ах! Беда!
— Бедя! — повторила играющая крошка.
«Так-так-так-так!» — бездумно поддакивали часы из другой комнаты.
Женщина опустила руки.
— Лучше всего быть воробьем, — бормотал старик. — Воробей улетает прочь от пустых закромов, но человеку никуда не деться от своего несчастья… о нет! Воробьята щебечут по целым дням, а мои дети кашляют… Нет, не справиться мне…
— Батюшка! Родной мой батюшка! Не говорите же так! Зачем себя мучить? — умоляла дочь.
Старик махнул рукой.
— Что делать, когда дурные мысли сами лезут в голову?
— Батюшка, думайте о чем-нибудь другом.
— Но наша печка уже давно холодна. Да и на завтра нет ничего.
— Есть еще рубль, батюшка. Поиграйте немного с Элей…
— Элюня больна, о боже! — вздохнул Гофф.
— О, ляля! О, ляля! — закричал ребенок, протягивая ручки за окно.
— Что она болтает? — воскликнул, смеясь, Гофф. — Вот так ляля… Ну-ну!
— Это не ляля, Элюня, это коза, — сказала мать.
— Козя, — повторила девочка.
Лицо старика прояснилось; он пересел со стула на скамью и взял ребенка на руки, говоря:
— Зови ее, Элюня, зови так: козя, козя, бе-е!
— Козя, — повторило дитя, хлопая в ладошки.
— Козя… бе-бе! — кричал старик.
— Бе! — отвечала коза.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Гофф и снова заблеял.
Коза опять ответила.
— Скажи спасибо, Элюня, козе, что она отвечает, — вмешалась мать.
— Сибо, козя, сибо! — благодарила Элюня, подпрыгивая на руках восхищенного деда.
— Попроси, Элюня, козю, чтобы она привела тебе козленка!
— Изленка, — повторило дитя.
Коза тряхнула хвостом, мотнула несколько раз бородой и ушла, а на ее место прилетела стайка воробьев.
— А кысь! — крикнула Элюня.
— А кышь! — вторил дед.
— Скажи, Элюня: воробьи, — учила мать.
— Бобоби! — повторил ребенок.
Дед прямо-таки трясся от смеха; грусть на его лице и в его сердце рассеялась.
— Ну, зови, Элюня: воробей! — говорил старик.
— Болебей!
— Что за ребенок! Что за ребенок! — восхищался дед.
— Попроси, Элюня, деда, чтоб отдал маме челнок, — вставила мать.
— Тельнот! — ответила Элюня.
— Какой челнок? — спросил старик.
— От моей машины, что вы, батюшка, собирались починить.
— Починить? Ну, значит, и починю.
— Батюшка, милый, пусть ее лучше слесарь починит, — умоляла дочь.
Старик помрачнел.
— Думаешь, я не сумею?
— Но…
— Ты думаешь, — продолжал он, все более сердясь, — что старый сумасшедший уже ничего не может, кроме как возиться со своей глупой, как вы ее называете, машиной?
— Разве я когда-нибудь так говорила?
— Бубу! — крикнула девочка.
Лицо старика снова прояснилось; увидев это, мать сказала:
— Проси, Элюня, деду, проси: дай, деда, дай…
— Дяй, деда, дяй! — повторила Элюня.
— Ха-ха-ха! — смеялся старик, отирая выступившие на глазах слезы, — так и быть, отдам уж вам, отдам, раз «дяй»!
В глазах бедной женщины блеснула радость. Быть может, ей подумалось, что починенная машина вернет здоровье ее ребенку и даст хлеб всем им.
— Где же челнок, батюшка?
— Сейчас принесу, — ответил Гофф и, посадив ребенка на скамью, вышел в другую комнату.