Дворец и лачуга
Шрифт:
— Ваш слуга, — отвечал старик, лишь теперь поднимаясь со стула.
— Добрый вечер, дорогая пани Голембёвская! Ну, как здоровье ваше и нашей дорогой Элюни?
— Очень благодарна за внимание. Ничего себе. Но будьте любезны присесть.
Однако гость не садился, а, стоя посреди комнаты и опершись на палку, продолжал:
— Вот уж подлинное доказательство милости божьей, раз ничего себе! Как здесь свежо… ху-ху!.. Чуть ли не даже пар виден при дыхании. Так что кровотечение, видимо, не повторялось?
— Что?
Побледневшая женщина заломила руки и бросила умоляющий взгляд на деревянное лицо гостя, который все тем же спокойным голосом говорил:
— Наш дорогой пан Фридерик ничего не знает? В самом деле? Боже мой!.. И зачем только я заговорил!
— У Костуси было кровотечение? Когда? — спрашивал Гофф в страшном беспокойстве.
— Да вот уж дня четыре… — ответил гость. — Ну, да ничего, легкие очистились… и если бы доктор…
— Дитя мое, несчастное дитя! — шептал старик, с болезненным упреком глядя на дочь, которая молчала, прислонясь головой к стене. — О, моя машина! Сколько она уже стоит! — прибавил он.
— И все еще до конца далеко! — ввернул пришедший.
— Что мне делать? Откуда мне взять? Что мне делать? Откуда мне взять?.. — повторял Гофф и принялся ходить по комнате. — Ни гроша нет… Никакого заработка!..
— Так у дочери все еще нет работы? — спросил гость, стоя посреди комнаты.
— Машина испорчена! — ответил Гофф. — Швейная машина испорчена! — повторил он несколько раз.
— В самом деле? Так вы ее еще не починили?
— Что не починил?
— Да швейную машину.
Гофф остановился и, глядя безумными глазами в угол комнаты, бессмысленно повторил:
— Не починил… не починил!..
— В самом деле? — удивился гость. — Такое простое дело!
— А?
— Разумеется! Несколько раз ковырнуть напильником — и все. А все же несколько рублей бы сэкономили.
Гофф стал было усиленно искать что-то в карманах, как вдруг хлопнул себя по лбу и, обратившись к дочери, изменившимся голосом сказал:
— Отдай челнок!
— Батюшка! — простонала Констанция.
— Слышишь? Отдай челнок!
Гость слегка коснулся его плеча.
— Пан Гофф! Одно словечко. Мне пришло в голову, что, может, лучше бы отдать это слесарю? Тут нужен очень тонкий напильник.
— У меня есть такой.
— Нет!.. Тут надо еще тоньше.
— Сейчас куплю.
— Жалко денег…
— Слесарь больше возьмет. Давай челнок.
— Успокойтесь, батюшка, — умоляла дочь, вставая со скамьи и приближаясь к старику. — Сударь, — обратилась она к гостю, — успокойте же отца… Элюня!..
— Вы же видите, что я его успокаиваю, — ответил гость, делая за спиной Гоффа жест, означающий сомнение.
— Отдай челнок! —
— Пан Гофф, дорогой пан Гофф, — говорил гость, хватая его за плечи. — Ну на что вам нужен челнок, раз нет подходящего напильника?
— Напильник я сейчас куплю. Давай! — крикнул он, топнув ногой.
— Батюшка! — умоляла дочь, протягивая к нему руки, — в доме последний рубль… и неужели вы хотите, чтобы на завтра у Элюни даже кусочка хлеба не было?
— Я этого хочу?.. — воскликнул несчастный безумец. — Я? Ты этого хочешь, ты ее губишь… ты… дурная мать и дурная дочь!
— Успокойтесь, дорогой пан Гофф! — снова ввернул гость.
Глаза Констанции сверкнули.
— Так я дурная мать и дурная дочь потому, что не хочу выбрасывать деньги за окно?..
— Успокойтесь, дорогая пани Голембёвская, — сдерживал ее гость.
Гофф схватил ее за руку и, глядя ей в глаза, сдавленным голосом спросил:
— Отдашь или нет?
— Не отдам! — решительно ответила она.
Старик стиснул ее пальцы.
— Не отдам! — крикнула она, рыдая. — Пустите меня, батюшка!
— Не пущу, тигрица! Не пущу, пока не отдашь челнок, — шептал старик, усмехаясь и приближая лицо к лицу дочери.
Бедная женщина попятилась. Гофф шел за ней, продолжая сдавливать ее руку. В этот миг заплакал ребенок.
— Пустите меня, отец!
— Не пущу!
— Ну, возьми! — молвила она, доставая челнок из кармана. — На, сожри нас всех!..
Старик схватил челнок и прибавил:
— Где деньги?
Минуту спустя и последний рубль очутился в его руках.
Взяв, что хотел, Гофф кинулся к дверям.
— Пан Фридерик, а шапка? — напомнил гость.
Шапка висела на гвозде, Гофф нахлобучил ее на голову и сел на стул.
— А! Дурная дочь! — пробормотал он, дико глядя на женщину. Констанция, казалось, не замечала этого, занятая убаюкиванием ребенка.
Когда безумец ушел, гость несколько оживился, выглянул в окно, послушал у двери и, наконец, усаживаясь к столу, сказал:
— Странный темперамент. Иной раз спокоен, как каменный, а сегодня вдруг так вышел из себя. Необыкновенный человек!
И принялся кусать ногти.
— О боже! За что ты так караешь нас? — говорила, рыдая, бедная женщина.
— Не так! Не так, дорогая пани Голембёвская! Надо говорить: «Боже, да будет воля твоя! Я, грешная, с избытком заслужила кару и гонения». Все мы грешны, дорогая моя пани Голембёвская.
— Уж, кажется, нет людей несчастней нас.
— Никому не живется на свете без какого-нибудь горя или огорчений, будь он хоть король, хоть папа римский.
— Все точно сговорилось: нищета, болезни, да теперь еще такое беспокойство в доме.