Двойной бренди, я сегодня гуляю
Шрифт:
— Вы считаете, что жизнь Мэлори в опасности?
— Не знаю. Оружия у Виктора нет, и вряд он раздобудет его на станции. Но всё-таки лучше бы он извинился!..
Лагранж не успел закончить фразу. В лабораторию вошла Таафа Риа, тащившая охапку рулонов стерильной плёнки. Неписаный этикет совместных экспедиций запрещал продолжительные разговоры на языке, непонятном другой расе. Но Таафа заговорила сама:
— Симон, можно я что-то вас спрошу?
— Да, конечно, — Лагранж перешёл на маори. Таафа сложила рулоны на стеллаж. Она выглядела напуганной.
—
— Имело, — скрепя сердце признался Лагранж. — Он бросил косынку перед Мэлори.
Девушка буквально позеленела — другого слова подобрать было нельзя. Раскрывшимися губами она глотнула воздух.
— Он не мог... — ахнула она. Лагранж указал на свёрнутый голубой лоскут на столе. Таафа схватилась за косяк.
— Маахр!
Взгляд её был совершенно полоумный. Флендерс вскочил и подбежал к ней.
— Тебе плохо?
Таафа овладела собой и выпрямилась.
— Не мне плохо. Виктору плохо.
— Виктору?
— Виктор не понимает себя контролировать. Это физиология... — как бы отчаявшись что-то объяснить, Таафа прервалась и выбежала за дверь.
Чувствуя себя беспомощным, Флендерс вернулся на место и сел. Лагранж сокрушённо поглядел на косынку, так и оставшуюся лежать на столе.
— До него никак не дойдёт, во что он вляпался.
— До Виктора?
— До Мэлори, чтоб его в крапиву голой задницей. Так и знал, что у него мозгов ни на вот столько.
— И что теперь? — спросил Флендерс, подавив неуместное восхищение тем, как старик ругается по-английски (старомодно, да, но это-то и здорово). Лагранж сказал:
— Ничего. Ждать. Надеяться на Таафу и делать вид, что ничего не произошло. Наше вмешательство здесь только повредит.
Он поднял со стола тяжёлую иридиевую пластинку.
— Дракон... — проговорил он. — Пожалуй, действительно дракон.
Мэлори задвинул за собой складную дверцу кабинки и прямо в брюках плюхнулся на унитаз. Посмотрев на слепящую люцифериновую лампу вверху (какой гадкий свет! неужели опять мигрень подступает?), он зажмурился. Не дай бог, действие лекарства кончится до нового приступа.
Вот дьявол... Как он раньше не сообразил? "Буду действовать по собственному усмотрению..." Маленький поганец собрался настучать Земле. Ясно как день. Все отчёты проходят через кабинет Мэлори, но попасть напрямую в центральную радиорубку не так уж сложно. Особенно если он умеет взламывать цифровые замки. Не сам, так с помощью чёртова Амаи... Гарри его Поттер в душу мать, ты допустил его на станцию, работал с ним три недели и понятия не имеешь, что он такое!
Что он такое, насильно прервал Мэлори сам себя. Дайкон, вот что он такое. Умничающий дайкон с непомерно раздутым самомнением. Почему Мэлори должен идти у него на поводу?
— Дайкон вонючий, — сказал он вслух. Запретное слово наконец прорвалось сквозь замки и барьеры — слово, за которое можно было схлопотать административную ответственность и которое он старался не пропускать даже в мысли. В сущности, ничего в нём обидного
В туалете послышались шаги. Мэлори замолчал, поднялся на ноги и, так и не справив нужду — расхотелось, — распахнул дверь кабинки. Снаружи оказался Джеффри Флендерс.
— Ох, — сказал он, — я-то думал, там никого нет.
— Как видите, есть, — раздражённо ответил Мэлори.
— Вы не заперли дверь.
— Неважно, — Мэлори попытался протиснуться мимо Флендерса к выходу.
— Артур, — коричневые пальцы Флендерса ухватили его за рукав свитера. — Постойте. Это очень важно...
Мэлори вырвал руку и замер. Не хватало ещё, чтобы этот гомик его лапал.
— Что ещё?
— Я про Виктора. Вам нужно срочно извиниться перед ним.
— Что мне нужно, здесь решаете не вы, — отчеканил Мэлори. — Вы забываетесь, Джеффри.
— Господи! — воскликнул Флендерс. — Вы что, не понимаете, что он будет вам мстить?
— Только сейчас об этом догадался, — ядовито ответил Мэлори. — Ой, папа-мама, боюсь!
Он смерил американца уничтожающим взглядом и покинул место общего пользования.
Больше всего его изводило то, что Флендерс был прав. Не прикидывайся, ты и сам не считаешь то, что произошло утром, нормальным. Но в чём твоя вина, за что тебе перед ним извиняться? По-хорошему, извиняться должен он. Воображала...
Почему-то это бессильное, школьное словечко подкосило Мэлори. Нахлынула нестерпимая жалость к себе. Наглости во мне нет, вот что, думал он. Все думают, что я держиморда, солдафон... А на самом деле — человек уязвимый и, в сущности, бесхребетный. Да, именно бесхребетный. И любой сопляк...
Мэлори прервал размышление о том, что может сделать с ним любой сопляк — он дошёл до столовой.
Заглянув внутрь, он убедился, что Лаи уже там. Сидел он крайне удачно — на конце скамьи, упиравшемся в стену, и рядом с ним никого не было. Не глядя вокруг себя, барнардец сосредоточенно поглощал томатный суп, ложку за ложкой, и не заметил, когда Мэлори подсел к нему. Когда он отреагировал, было уже поздно — выбраться из-за стола он не мог. Мэлори увидел на его лице неудовольствие. Однако Лаи промолчал, и Мэлори счёл это хорошим знаком.
— Виктор, — вполголоса произнёс он, — мне нужно с вами поговорить.
Лаи опустил ложку в суп и повернулся к Мэлори.
— Боюсь, мистер Мэлори, нам с вами не о чем говорить, — ещё тише ответил он. Мэлори почувствовал, как откуда-то изнутри грудной клетки поднимается и распирает волна ненависти. Его тошнило от этих подстриженных усиков, этих маленьких розовых ушек, тонкой, белой, легко краснеющей кожи. Усилием заглушив эту волну, он повторил попытку.
— Виктор, это в ваших же интересах. Вы не у себя на Барнарде...