Дыхание Голгофы
Шрифт:
Встречи стали реже. И если откровенно, я почувствовал, что теряю к ним интерес. Кураж и ярость остались позади. Но разбор полетов Ефросинья Карловна упорно продолжала и иной раз допоздна. Пытаясь «освежить дыхание» для заключительного броска. В один из таких поздних вечеров в штаб позвонила Анюта.
– Что случилось? – спросил я, почувствовав тревогу.
– Гаврик, у меня кажется, начали отходить воды и очень болит живот. Я боюсь.
– Анюта зарыдала.
– …
– Сейчас я вызову скорую. Не паникуй. И сам приеду, - чувствуя, как к горлу пополз знакомый ком.
– Давайте мне телефон. Я сама вызову скорую, поезжайте, - откровенно испугалась Фрося.
Я дал ей адрес родителей для скорой и на всякий случай их телефон, прыгнул в «девятку» Харитона и мы помчались к Анюте. Мы приехали одновременно с неотложкой. Анюта полулежала на кровати и, увидев меня, заплакала.
– Лишних попрошу выйти из комнаты, - приказал пожилой доктор.
– Он не лишний, он муж и врач, - услышал я за спиной знакомый голос. Это была медсестра Милана.
Мы поздоровались за руку как старые друзья.
– Не переживайте, Гавриил Алексеевич. Все будет хорошо, - сказала она.
Тут я вздохнул и почувствовал на глазах слезы. А между тем моя жена рассказывала доктору, что это у нее вторые роды и такие же преждевременные. И тоже был стресс. Срок чуть больше семи месяцев.
– Успокойтесь, мамочка. Раз на раз не приходится, - как мог утешил ее доктор и взглянул на меня внимательно и мрачно.
Теща подала мне сумочку с вещами и слеза выкатилась у нее из глаза.
В приемном покое родильного отделения нас встретил врач – мужчина моих лет – эдакий здоровяк с открытыми по локоть ручищами. Осмотрев Анюту, он вышел ко мне и сказал, едва улыбнувшись:
– А я ее помню. Давненько, правда. Я принимал у нее роды. Очень проблемные. Я тогда после института только пришел в отделение. Кажется, ее парень также был военным. Погиб…
– Ну я, как видите, живой, - нелепо пошутил я. – Второй раз на один и те же грабли. Понимаю.
– Да-да. Так получается. Но вы же сами медик, знаете, раз на раз не приходится. Все сделаем по науке, - как-то неискренне улыбнулся доктор и я почувствовал тревогу.
В это время санитарки укладывали мою Анюту на каталку. Я подошел ближе, она жадно схватила мою руку.
– Что б ни случилось, Гаврюша, родной мой, победи. Я тебя прошу, победи! Обещай мне…
–
Я остался в отделении. Дежурная сестричка, яркая брюнетка, предложила прилечь на кушетку. Я поблагодарил ее, и едва коснувшись подголовника, мгновенно рухнул в сон. И тотчас перед глазами возникла тесная пасть кабины моей «Таблетки» и развороченное в крике лицо Чудова «Ду-у-хи!» И следом разрывы снарядов – такие плотные огненные пузыри. Тут вдруг появляется старик с лицом Рериха и Маришка:
– Папа, пойдем с нами. Тут хорошо. А Рерих счастливо улыбается и держит на руках ребенка. Он протягивает его мне, почти сует и смеется: «Мальчик, на тебя похож». Я наклоняюсь и вижу изуродованное, в крови лицо Анюты.
Я вскрикиваю от ужаса и открываю глаза. И мгновенно осознаю явь. Сердце вот-вот выпорхнет из груди, к горлу подступает тошнота, та самая, горькая и вязкая Афганская муть. А вокруг пусто. В черном окне, в далекой его глубине вязнет голубоватая бороздка рассвета. Я автоматически гляжу на часы. Шестой. Я один. Вокруг ни души.
Я встаю с кушетки в полной готовности куда-то идти, бежать. «Должен же тут кто-то быть. Черт возьми, кто-нибудь скажет, что с моей Анютой?!» Но тут как из небытия возникает эта брюнетка – сестрица.
– Она жива с ней все в порядке, - отворачивает она взгляд.
– А ребенок, он умер?! – кричу я.
Но девица молчит. Потом, как бы спохватившись, говорит бегло, как отстреливается: «Доктор выйдет. Он все скажет, скажет». И воротит лицо.
Тут, наконец, появляется доктор. Все заторможено, вязко, как-будто чудовищный сон продолжается.
– К сожалению… Ничего нельзя было сделать. Спасти ребенка не удалось. Мальчик. Гипоксия, коллега. А с супругой все нормально. Она спит.
– Она спит и не знает, что ребенка нет. О господи, разбудите меня, - срываюсь я в горьком плаче. Доктор сует мне полстакана прозрачной жидкости, почти заливает в меня этот спирт. И укладывает на кушетку. А очнувшись, уже при свете дня, я вижу пред собой Галю. Она тотчас предвосхищает мой вопрос:
– Обрадовать, Гаврош, нечем. У нее возникли проблемы с сердцем. Я положила ее в реанимацию. Там у нас лучшие кадры и оборудование. Понаблюдаем. Очень сожалею. А тебе бы надо отдохнуть, Гаврош.
– Нет. Я не могу оставаться один. Тоска задолбает. На людях мне будет легче. Спасибо, - сказал я и пошел к выходу.
Машины Харитона я не нашел. Я тормознул частника и поехал в штаб. Меня встретила Ефросинья Карловна тяжелым взглядом. Конечно, она обо всем знала. А подробности – нужны ли они? В штабе, кажется, колом стояла непривычно гнетущая тишина.