Дырявые часы
Шрифт:
Ивон скорчился:
– Кончай ерунду. Как это тебя Клод покалечить мог? Ему четыре года!
Этьен резко посерьёзнел и крепко сжал бокал.
– Надеюсь стать крутым крёстным. Твой ребёнок мне как родной будет, даже без «как», даже и не думай. Я уже по нему соскучился, хоть и не видал ещё. Но… похоже, вьехо [19] , не могу я принять чужого ребёнка. Ну не могу и всё. Сколько уже прошло, а я никак и частички к нему не имею. Иногда мне кажется… м-м-м… – лицо Этьена будто пронзила судорога, – что я его ненавижу…
19
Старик (в
– До этого и свои дети довести могут…
– …или отца его ненавижу… или его из-за отца его… или Лулу ревную к бывшему, ведь у них ребёнок общий… не знаю я…
– Так это просто значит, что ты боишься её потерять. Это же обалденно. Такая девушка, да с тобой. Ты в колледже и мечтать о такой не мог, а тут… ух! Но что случилось-то?!
– Что-что? Расстались мы с Лулу – вот что. – Отмахнулся тот. Тут же сделал крупный глоток и пасмурно затих.
Стало понятно, что разговор зашёл в нешуточное русло. Ивон не нарушал паузу, ожидая, когда друг сам решит продолжить.
– Вот ты нашёл себе пару в двадцать три – и молодец. А я устал, короче, всё: отстрелялся, не по мне такое. Понятно, что она уже ждёт предложения – вся, поди, поизмаялась на вашей свадьбе, когда букет на поймала. Два года отношений – это не пустяк. Мальчик меня уже за отца принимать начинает. Раза четыре спрашивал, можно ли говорить «папа». Я и сам на себя бешусь, ведь голос повысил в последний раз на Лулу, чтоб не уськала его, чтоб дядя Этьен и оставался дядей.
– А она чего? – тихо вступил Жиль.
– Чего-чего?.. Она опять крута. Женщина она с большой буквы. А я – трус… слабак я…
Тут он хлопнул по столу и уставился в окно.
– Это её слова? – с сомнением спросил Ивон.
– Да это и по взгляду её понятно было. Мужик ей нужен, а не я. Да и ясно, что не уськала она Клода. Само как-то выскочило у меня по бешенству.
– Да хватит прибедняться, небось помиритесь ещё.
– Не про «помириться» я. Ну помиримся, а дальше? Всё повторится: я тот же, она та же. И так пока кто-то сам не свалит. А мне что? Ждать, пока на дверь покажут? Я лучше сам. Сложно всё, короче…
– С ней тебе сложно, что ли?
– Ды нет, не с ней. С ней наоборот проще. Она всё умеет видеть на своих местах.
– …или Клод тебя прям достаёт сутками?
– Ды и не Клод. Он скорее чурается меня теперь.
– А чего остаётся? Ты?
– Видать, я…
– Ну а если с Лулу всё просто, чего с ней самой не поговорить?
– Поговорили, видишь? Конец… – уронил голову Этьен.
Жиль положил ему руку на плечо и потряс:
– Напридумал себе, да и всё. Переживает она за тебя, парень.
– И то верно. Но от этого только противнее за себя. Она такие вещи прошла по жизни, такую закалку, а я пасую, как мальчик. Стыдно мне с ней. Не тяну, видать.
– Так может, не стоит загоняться из-за кольца? Тоже мне беда какая – мудрая девушка! Повод гордиться – да! А ты…
– Ну не отец я, не отец, – качал головой Этьен.
– Да кто, дурак, тебя им быть заставляет?! Ты ж сам сказал – никто. И Лулу, и Клоду ты ж таким какой есть понравился – вот и успокойся. А она не виновата,
Этьен, допив, отодвинул бокал, а приложился уже к горлышку бутылки. Потом подумал и протянул:
– Опять ли-ри-ка.
– Нет – правда. Да хоть и лирика. Лирика жизни проста как день – бери своё и храни. А искать его несложно – оно и из толпы само к тебе бежит – твоё же; вот хватай да бери да радуйся.
– Так, мож, и не моё это, раз как-то не по себе.
– Так, мож, наоборот всё! Раньше тебе по боку на всех предыдущих было, потому что это они не «твои». А теперь ты весь заёрзал, как нашлась та, которая и видит тебя насквозь, и тянуть-ся выше толкает, и верит в тебя, и не требует ничего. А ты нос воротишь – типа, сложно всё стало. Так не сложно всё стало – а просто первые нормальные отношения появились. Настоящие, не пустышные.
– Эх… – неизвестно на что вздохнул Этьен. – И тянет и страшно.
– Опять по кругу! Опять ты не про них, а про что-то выдуманное. Раз и тянет и страшно, то надо всего-то навсего развеять «страшно» – и останется только «тянет», а страх уходит с пониманием, что бояться-то и нечего. Саму неизвестность разве что. Поразмысли как-нибудь обо всём на трезвую, глядишь, и многое наладится. Ну да ладно. Лучше выпьем. Так… выпьем, чтобы ты уже через полгода выиграл забег!
– Зачем?.. – отвлёкся друг, хотя Ивону услышалось «за чем?».
– Да хоть за коньяком! – сказал Жиль и кивнул на костыль: – Ну так расскажешь?
Этьен в сотый раз вздохнул и рассказал, что недавно остался он снова с Клодом, «дабы лишний раз эти ненасытные няни свой нос в кошель Лулу не засовывали». Сидели, смотрели телек. Но каждую рекламу всё ощутимее становился чей-то пристальный зов. Исходил он из угла. А в том углу стояла коробка. Да в той коробке – кар. Подаренный намедни радиокар. Конечно, первым не выдержал… Этьен.
– Ты уже опробовал подарок? Чего он так жалобно забился в угол?
– Да. Хорошая, – радостно отвечал мальчик.
– Просто хорошая? Значит, ты её испытывал только дома, не на улице?
– Ага.
– Ну это не то. Собирайся.
По-скорому вышли на пустую детскую площадку и погнали! Час-два пролетели, как медуза с падающей башни, – а потом Этьен устал и дополз до скамейки со словами «давай сам теперь».
«Самого» хватило ещё на полчаса.
А затем отдохнувшего дядю запрягли в нашееносца [20] . А чтоб было веселее, Клод свысока управлял машинкой и всячески стремился наехать на ноги Этьену, чья задача состояла в ловком увёртывании, ведь оба почитали игрушку за опаснейшую бомбу. Весело было даже дяде. Все они, те двое от мала до велика, носились и хохотали, как лоси, пока не выдохлись окончательно. Все остались живы, ведь бомба так их и не настигла. Вот уж и животы заурчали на всю улицу, требуя дозаправиться.
20
От русского: носить на шее.