Дырявые часы
Шрифт:
– Не пойму… – еле прошептала Пия, не узнав своего голоса. – Слабость. Сейчас опять, наверно, усну… Увидеть бы её успеть.
– А я и говорю: для выработки рефлекса уже не раз прикладывали наше счастье к твоей груди. Пойду мсье Кабо искать, а ты лежи. Он строго-настрого запретил тебе вставать несколько дней. Даже в туалет. Как наберёшься сил, так и видно будет. Может, два, может, три дня – как бог пошлёт. Я уже несколько раз тебя поздравляла, а ты откроешь глаз, послушаешь, «какая ты молодец», промурчишь, чтоб «я не пускала чужих овец», и опять на боковую. Да и пускать-то некого. Посетителей
Пия минутки две подождала, но глаза снова слиплись, поволока закружила и унесла сознание.
Наконец кончились выходные, и больница ожила и зажужжала. Белые халаты снова примелькались. Только Этьен не появился. Но Лулу предположила, а Нильда подтвердила, что с пятницы их с новоявленным папашей никто трезвыми не видел и не слышал.
«Не пропили бы разум», – сетовала мадам Илар. «Да было бы что пропивать», – вторила Лулу. «Какая она прелестная, – люлюкала малышку Пия, – и не пьёт ничего крепче молока». Молоко, кстати, удалось на славу, имелось в достатке и уплеталось малышкой за обе щеки.
Событие, конечно, великое, но к этому времени оно стало настолько кристально чистым, что дальше обмывать его уже не было ни смысла, ни сил.
Поэтому на этот раз Ивон основательно опустошил не горячительные (хотя одну бутылку прихватил), а фруктовые полки супермаркета и, довольный, направился в клинику. Всю дорогу его радовал приятно-прохладный апрельский денёк, и голова уже заметно посвежела в отличие от Этьена (подыхавший с похмелья, он звонил утром попросить места на кладбище, но, услышав Жиля, сказал, что ошибся номером, и сбросил). М-м-м, апрель! Ивон и не знал, что ему так полюбится этот месяц. Может, это было как-то связано с рождением его дочери. Думается, так.
Нильда, конечно, предупредила зятя о запрете на посещения, поэтому он сначала намеревался умаслить Феликса Кабо, а после уже, со спокойной душой, отправиться к любимой. Выйдя из такси, Жиль осмотрелся: это была уже не просто клиника с приятным парком во внутреннем дворике, а место, где родилась его дочь! В предвкушении он постоял перед входом, улыбаясь в мыслях и представляя свою с ней первую встречу. Тут же вспомнил недавнюю исповедь Этьена о детях и невольно пожал плечами: ну… все люди разные.
Достав сухими губами жвачку, он разжевал её и глубоко вдохнул мятный ветер; распрямился и вошёл.
По дороге к кабинету главврача Жиль удивился: в коридоре играл маленький мальчик. Ребёнок сидел на корточках перед креслами для пациентов и внимательно что-то рассматривал, бурча и издавая непонятные звуки, похожие на птичьи. Ивон приблизился и увидел аккуратно разложенные перья.
– Ты чего здесь? Не потерялся? – спросил он, озираясь.
Мальчик резко пригнул голову и руками загородил свои «игрушки».
– Да не волнуйся, я ничего не заберу у тебя. С чего ты так испугался?
– Папа… – заговорил мальчик.
– Что папа? – улыбнулся Жиль, а найдёныш будто ещё сильней скукожился – но всё-таки
– Он отнимает у меня друзей.
– О как! – Присел с ним рядом Ивон. – А разве можно отнять друзей, малыш?
– Нет! – вдохновлённо обернулся мальчик. – Но он всё равно отнимает!.. Вот!
Он быстро начал приводить в порядок перья, и, распрямляя их, показывал во всей красе и гладил «по головке». Тут-то Ивон и сообразил, что фантазия детей не знает границ и что мальчик видит вовсе не перья, а целых, красивых и разнохарактерных птиц. Вскоре Жиль уже узнал их всех по именам, и не хватало только одного.
– Ну? А этот, последний?
– Этот… м-м-м… – замялся мальчик. – Этот… – Андрэ.
– А чем он отличается от остальных, этот Андрэ? Чего он не со всеми?
– Я… я точно не знаю, но все говорят, что он не умеет жить. Не умеет, как все. Он… он хотел бы… но все… говорят… – Тут мальчик как-то странно скорчился и беспорядочно засучил руками.
– Может, все ошибаются. Расскажи мне о нём. Как, кстати, тебя зовут?
– Меня зовут Андрэ.
– Вот как… – сбился Ивон.
– Но!.. но!.. – запротестовал мальчик, – это не я! Не я! Понятно?! У нас просто одинаковое имя.
– Да, да, – отклонился назад Ивон, – не волнуйся ты так! Я понял: он не ты.
– Он не я… – уже тише вторил Андрэ. – Его… просто не любит папа…
– Угу… а с чего он так взял, Андрэ этот?
– Потому что его папа другим улыбается, а ему нет. Потому что его папа постоянно оставляет его одного. Потому что его папа… – опять нарастала нервная интонация.
– …А чего не помочь совёнку? Стань ты ему другом.
– Я не могу.
– Да почему же! Конечно можешь!
– Папа говорит, что я могу играть только с маленькими детьми. А они глупые – я не хочу с ними играть. А большие говорят: я глупый. Они не хотят играть со мной, – всплеснул руками Андрэ, видимо изображая жест отца. – А потом вообще отнимает моих друзей, ведь ему стыдно за меня. Все дружат с людьми, а у меня есть только совы.
– А почему совы, Андрэ?
– Совы?.. Ну потому что я их обожаю! – сладко-сладко улыбнулся мальчик и обнял невидимых друзей.
Не зная, чем ещё развеселить мальчишку, Жиль вздохнул, но маленький незнакомец сразу всё уловил и насторожился:
– Вы зря со мной разговариваете. Папе будет стыдно, если он меня увидит с вами.
Дверь кабинета резко открылась, и показался Кабо:
– Вовсе не будет мне стыдно, Андрэ! – Потрепал он сына по голове, и тот просто засветился от удовольствия. Жиль сразу понял, что мальчику не привычен этот жест. Феликс пожал руку Ивону и пригласил войти в кабинет, но тот сделал вид, что говорит с совёнком:
– Ну а мама? Мама-то небось любит Андрэ?
– Совсем. Совсем не любит, – отвечало пёстрое бурое «перо».
Феликс нахмурился, скрестил руки и оглянулся по сторонам.
– Ну не может быть! – добродушно настаивал Жиль.
– Это может быть! – как-то зло блеснули глаза мальчика. – Она просто оставила Андрэ в чужом гнезде, а сама улетела. Далеко-далеко. Лишь бы её никто не нашёл и не сказал, что она плохая.
– Да… – встрял Кабо, нервно застучав носком ботинка по полу. – В принципе так оно и есть…