Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох
Шрифт:
Вторым несомненным талантом Левы стала его феноменальная память, особенно избирательная в части запоминания дат любых, даже малозначительных исторических событий. Он мог перечислить годы, месяцы и дни сражений, имена королей и царей, их жен и фавориток, полководцев, изобретателей оружия и даже простых солдат, отличившихся на поле брани, мог назвать их дни рождения и дни смерти, ну и так далее. В непогоду или межсезонье Левушка становился важным инструментом добычи алкоголя или денег. Друзья-приятели громкими криками, а чаще меткими попаданиями камушков в окно вытаскивали юного вундеркинда из дома, тащили за собой в какие-то компании, где заключались пари, касающиеся исторических тем, и Лева со скоростью автомата выстреливал цифрами убитых в Первой мировой войне солдат, без запинки называл время правления Тамерлана или поименно перечислял всех любовников Екатерины. Все это незамедлительно проверялось
Школьные годы пролетели в борьбе за выживание в жестком мире сильных духом и телом сверстников. Лев еще серьезней увлекся историей. Особенно его интересовало создание и развитие Государства Израилева и всего, что было связано с древним и особенно современным иудаизмом. Сегодняшний Израиль представлялся восторженному юноше солнечной и доброжелательной страной, где по улицам ходят улыбчивые люди, по-родственному тепло приветствующие друг друга. Национальность «еврей» там произносится с гордостью, а страшное, с детства вгонявшее в краску слово «жид» вообще неизвестно подавляющему большинству свободолюбивого населения, беззаветно преданного Земле обетованной. На редких, чудом попадавшихся фотографиях далекой исторической родины взору Левочки представали белозубые крепыши в камуфляжной форме на фоне отполированной до блеска военной техники и черноволосые красавицы, беззаботно болтающие на верандах кафе или же отдыхающие на белоснежных песчаных пляжах, подставив свои восхитительные тела жаркому солнцу. Неудержимую зависть у застенчивого бледного юноши вызывали целующиеся влюбленные парочки – их фотографии он увидел в потрепанном рекламном проспекте достопримечательностей Иерусалима. Частенько, засыпая, Гольдах представлял себя в роли уверенного еврейского мачо, крепко обнимающего красавицу подружку в укромном уголке Гефсиманского сада или, на зависть всем туристам, у самой Стены Плача.
В реальной жизни отношения с девушками у него никак не складывались. Нескладный мальчик, панически боявшийся завязать знакомство, никак не заинтересовывал представительниц прекрасного пола, и даже скромные еврейские девочки, с которыми бабушка время от времени сводила своего внука, видели в нем лишь начитанного, эрудированного, но, к сожалению, бесполого друга.
Первый сексуальный опыт случился у Левочки неожиданно. На дне рождения главного «пахана» всего микрорайона, который только-только вернулся из уже «взрослой» зоны, гуляли все удостоившиеся такой чести дворовые ребята, еще там была какая-то приблатненная шпана, быковатые мужики, украшенные всеми видами татуировок, преимущественно в виде крестов и куполов, и размалеванные девки, все как на подбор в «униформе»: высокие видавшие виды сапоги и мини-юбки из кожзаменителя. Праздник начался в известном далеко за пределами окрестных улиц пивном баре «Свежий ветер», в народе больше известном под названием «Вонючка». Разгоряченные огромным количеством «ерша» – дешевой водкой, разбавленной пивом, – «кореша» именинника лениво устроили пару коротких драк с синюшными завсегдатаями, а затем двинулись в сторону родного двора, попутно пугая прохожих зычными матерными «кричалками» и песнями. Лева, неловко озираясь, шел то сзади, то сбоку, всем свои видом показывая, что он всего лишь случайно оказался рядом с этой компанией и единственное его желание – поскорее отстать и исчезнуть в тени редких деревьев.
– Ну что, курчавчик, тебя не учили помогать девочкам? – неожиданно выдохнула ему в лицо водочными парами одна из девиц. – Я Таня, а ты теперь мой кавалер. На, держи сумку, – жеманно кривляясь, сказала она и сунула в руку Леве огромный пакет с звенящими бутылками. – Уж донеси красавице до дома, – хитро улыбнулась она, обнажив ряд на удивление ровных белоснежных зубов.
Всю дорогу до дома Тани Гольдах прошел, не проронив не слова. Слушал полупьяную болтовню спутницы и обильно обливался потом то ли от тяжести ноши, то ли от неосознанного страха, который он ощущал в присутствии этой барышни, периодически трепавшей его за волосы. Матерно распрощавшись с компанией, Таня увлекла его к подъезду. В растерзанной малюсенькой квартирке вповалку спали две девицы в неестественных позах: видимо, недавно упавшие в постель, уже почти обнаженные сверху, но еще в сапогах. На кухне на давно неубранном столе непристойно изгибались засохшие куски сыра и колбасы в натюрморте с недопитыми бокалами, густо вымазанными губной помадой. Наскоро уничтожив спиртное из принесенных бутылок, все остальное произошло еще быстрее. Лева не помнил, как оказался в собственной кровати, а очнувшись поздним утром,
Весь следующий день прошел под нескончаемый аккомпанемент причитаний по поводу кошмарного поведения внука чистых еврейских кровей, позволившего себе опуститься до уровня спивающегося русского мужика. У несчастного Гольдаха дико разламывалась голова и не было никаких сил вступиться за великий славянский народ, давший миру не меньше гениальных людей, чем его иудейские сородичи. Желание покинуть нетрезвую Отчизну только усилилось после минувшей ночи, никак не вязавшейся с мечтой о чистой романтичной любви под мягкий шум волн Красного моря.
Но самое ужасное произошло ровно через пять дней после посвящения в мужчины. Острая боль привела пунцового от смущения Левушку в диспансер, где худшие опасения подтвердились. Утвердительно ответив на вопрос о случайной связи, Левушка мигом вспомнил картинки из медицинской энциклопедии, многократно просматриваемой тайком во время бабушкиного сна. Выслушав вердикт врача, давно уже равнодушного к жертвам мимолетной «любви», Гольдах чуть не лишился чувств. Болезнь оказалась долгой и прилипчивой и окончательно была изничтожена чувствительными уколами в ягодицы, после которых неудачливый герой-любовник еще несколько дней не мог нормально передвигаться.
Левочка сильно переживал, выходя из дома. «Вот я так заметно хромаю… Все это видят и понимают, что у меня гонорея», – со страхом и стыдом думал он, исподтишка наблюдая за реакцией проходящих мимо людей. Случившееся наложило тяжелый отпечаток на его неустойчивую психику. Безудержно хотелось скорее покинуть страну пьющих мужчин и больных женщин, но непреодолимой стеной была любимая бабушка. Приближался призывной возраст, и Тамара Марковна панически боялась подавать документы на выезд. Поскольку процесс расставания с родиной в давнишние времена был крайне затруднителен, долог и не всегда успешен, то опасность дождаться восемнадцатилетия в московской квартире и угодить вместо солнечного Тель-Авива куда-нибудь в заснеженный Хабаровск виделась крайне реальной.
– Ты понимаешь, дитятко, что эти, – тут по обыкновению бабушка поднимала глаза к видавшей виды матерчатой люстре, – ЭТИ специально протянут время, чтобы тебя забрали в армию, а там таких, как ты, сразу изувечат или убьют. Они не любят нас, но не хотят с нами расставаться, потому что им завидно, что мы можем уехать, а они никогда! И что бы они ни говорили, как бы ни пытались скрыть свое нутро, эти коммунисты-большевики не изменятся никогда!
Лева пытался возразить, что такого быть не может, что страшные черные годы уже давно позади, и вот тогда, приосанившись, бабушка начинала рассказ про своего Мулечку, каждый раз добавляя в повествование все новые детали, иногда удивительно напоминавшие отрывки из известных книг или кинофильмов.
– Твой дедушка, Моисей Григорьевич, был прекрасным человеком. Вся его огромная семья состояла из одиннадцати человек, включая родителей, его семерых братьев и единственной, обожаемой всеми сестры Уни. Девочка была божественно красива, как только бывают красивы хрупкие еврейки с большими ясными глазами и скромно-виноватой полуулыбкой на лице…
На этом месте Тамара Марковна обычно прерывала свое повествование и вытаскивала из скрипучего шкафчика старинный, в потертой красной кожаной обложке альбом с фотографиями, собравший в себя, как всегда казалось Леве, все запахи прошлого. С потускневших и пожелтевших снимков смотрели библейские лица дальних родственников – настолько дальних, что имена некоторых бабушка читала на обороте, не помня, кто это. Уня действительно выглядела красавицей вне моды и времени, и Лева с детства так и представлял себе внешность своей будущей избранницы.
Страшный погром 1907 года практически стер с лица земли самый зажиточный и благополучный район местечка. Глубокой ночью пьяные мужики вламывались в мирно спящие дома, жестоко избивали хозяев, забирали себе нехитрый еврейский скарб, а потом запускали «красного петуха», и деревянные строения в мгновение вспыхивали яркими факелами.
В большой, стоящий на пригорке дом Гольдов с дикими воплями «бей жидов», выломав топорами дверь, ввалилось с десяток погромщиков. Все дети, включая маленького Мулю, попрятались по углам, а Уня, как самая старшая из них, попыталась вместе с родителями противостоять налетчикам, и это еще больше раззадорило озверевших от пьянства и безнаказанности нелюдей. Григория, отца Моисея, оглушили древком от топора, тот впоследствии ослеп от удара, а его супругу, тишайшую Рахиль, свалили кулаком на пол и долго били сапогами. Уню, нелепо размахивавшую перед собой единственной ценностью в доме – бронзовой менорой, схватили и отволокли на задний двор, где поочередно надругались над ней, а потом тоже избили до полусмерти.