Дюна
Шрифт:
— Воспользуйся же своими способностями ментата! — отрезала она. — Знаешь, в чем дело с Айдахо и прочими? Могу ответить четырьмя словами: у них нет дома.
Хават показал пальцем вниз: «Арракис — вот их дом».
— Они не знают Арракис! Каладан был их домом, но мы вырвали их с корнем. У них теперь нет дома. И они боятся, что герцог подведет их.
Он напрягся.
— Такие речи в устах кого-нибудь из них могли бы…
— Прекрати, Сафир. Пораженчество или предательство, если доктор ставит правильный диагноз? Я лишь хочу излечить эту болезнь.
— Эти вопросы герцог
— Но ты понимаешь, что я, естественно, заинтересована в знании хода болезни, — сказала она. — И быть может, ты согласишься, что у меня есть определенные способности в этой области.
«Придется встряхнуть его, — размышляла она. — Ему нужна встряска, чтобы избавиться от рутины».
— Есть много толкований, что могут заинтересовать вас, — сказал Хават, пожимая плечами.
— Значит, он уже считает меня виновной?
— Конечно, нет, миледи. Но я, учитывая сложившуюся ситуацию, не могу позволить себе исключить любой шанс.
— Прямо здесь, в этом доме, ты проглядел угрозу жизни моего сына! — сказала она. — Чей, по-твоему, был этот шанс?
Его лицо потемнело:
— Я предложил герцогу свою отставку.
— А мне ты ее предлагал… или Полу?
Теперь он явно рассердился, гнев выдавали и частое дыхание, и раздутые ноздри, и прямой взгляд. Она увидела: на его виске забилась жилка.
— Я предан герцогу, — отчеканил он.
— Итак, предателя нет, — сказала она, — угроза исходит непонятно откуда. Быть может, она связана с лазеружьями. Они могут рискнуть и расположить против дома несколько лазеружей с часовыми механизмами, нацеленных на щиты. Возможно, они…
— А как потом доказывать, что взрыв не был атомным? — спросил он. — Нет, миледи. Настолько незаконными методами они не будут пользоваться. Радиация останется. Такую улику не спрячешь. Нет, они выполнят большинство принятых норм. Предатель — ничего другого не остается.
— Уверяешь, что ты предан герцогу, — усмехнулась она, — и губишь его, пытаясь спасти?
Он глубоко вздохнул:
— Если вы невиновны, я принесу самые униженные извинения.
— А теперь подумай, Сафир, — сказала она. — Человек лучше всего чувствует себя на своем собственном месте, каждый знает свое место среди прочих. Разрушь это место — погубишь человека. Среди всех нас, кто любит герцога, мы с тобой, Сафир, просто идеально способны уничтожить место другого. Разве не могла я, Сафир, нашептать ему свои подозрения ночью? Когда он наиболее чуток к моим словам? Или тебе надо объяснить подробнее?..
— Вы мне угрожаете? — огрызнулся он.
— Нет, просто указываю тебе, что нам наносят удар, зная наши взаимоотношения. Умный, дьявольски умный удар. И я предлагаю отвести этот удар, изменив наши с тобой отношения так, чтобы не осталось и щели, куда может войти лезвие врага.
— Вы обвиняете меня в нашептывании герцогу беспочвенных подозрений?
— Да, беспочвенных.
— И вы будете бороться собственным шепотом?
— Это твоя жизнь проходит среди шепота, Сафир, не моя.
— Значит, вы сомневаетесь в моих способностях?
Она вздохнула:
— Сафир! Я хочу, чтобы ты понял роль своих собственных эмоций во всем
— Вы что, пытаетесь учить меня моей работе? — спросил он, не скрывая презрения.
— Все, что вне тебя, можно рассматривать с помощью твоих логических методов, — сказала она. — Но одна из основных черт человека заключается в том, что глубоко личные вопросы трудно выявить в той степени, чтобы их можно было анализировать логически. Так можно даже сломать человека, и он будет потом обвинять всех и вся, скрывая истинные причины.
— Вы злонамеренно пытаетесь подорвать мою веру в собственные способности, — ментат задохнулся от негодования. — Да если бы мне на этом попался кто-нибудь из наших… на попытке обезвредить любое оружие из нашего арсенала, я бы не стал сомневаться, вынося ему приговор и приводя его в исполнение.
— И самый лучший ментат обязан считаться с возможностью ошибки в расчетах, — сказала она.
— Я всегда это утверждал.
— Тогда считай: пьянство и ссоры среди людей, сплетни и дикие слухи об Арракисе, они не обращают внимания на простейшие…
— Праздность, не более, — ответил он. — Не пытайтесь отвлечь мое внимание, сделать тайну из пустяка.
Она глядела на него, думая о людях герцога, вместе завивавших в бараках горе веревочкой, там даже в воздухе ей чудилось напряжение, запах горящей изоляции. «Они как космические скитальцы из древней, еще догильдийской легенды, — подумала она. — Как сотоварищи затерявшегося звездопроходца Амполироса… с их пренебрежением к собственному оружию… вечно ищущие, вечно готовящиеся и всегда застигнутые врасплох».
— Почему ты никогда в полной мере не использовал на благо герцога мои способности? — спросила она. — Опасаешься конкурента?
Он яростно глядел на нее, старые глаза горели гневом.
— Не думайте, что мне ничего не известно о вас… Дочерях Гессера… — Хмурясь, он умолк.
— Не стесняйся, говори, что хотел сказать: о ведьмах-гессеритках.
— Я знаю кое-что об основах вашей подготовки, — произнес он, — видел, как она прет из Пола. Меня не обманешь этой ложью для простаков: мы — Дочери Гессера, мы существуем лишь чтобы служить!
«Шок должен быть жестоким, он уже почти созрел для удара», — подумала она.
— Ты с уважением слушаешь меня в совете, — сказала Джессика, — но редко интересуешься моим мнением. Почему?
— Я не верю в цели Бинэ Гессерит, — сказал он. — Вам-то может казаться, что вы видите человека насквозь, что можете заставить его сделать именно то, что вы…
— Сафир, ты — бедный глупец! — яростно перебила его Джессика.
Нахмурившись, он откинулся в кресле.
— Какие бы слухи о наших школах до тебя не доходили, — сказала она, — правда гораздо сильнее. Если бы я захотела погубить герцога… или тебя… да кого угодно, ты не смог бы помешать мне.