Дюна
Шрифт:
Она подумала: «Почему я позволяю, чтобы гордость моя произносила эти слова? Не этому учили меня. И не так можно потрясти его».
Хават запустил руку в карман к крошечному эжектору с отравленными иглами. «На ней нет щита, — подумал он, — а если она просто блефует? Сейчас я мог бы с легкостью убить ее… но, ах-х-х, каковы будут последствия, если я ошибаюсь…»
Джессика заметила, как его рука опустилась в карман, и проговорила:
— Давай поклянемся, что не применим насилие друг против друга.
— Достойная клятва, — согласился
— Пока эта хворь еще разделяет нас, — сказала она, — вновь прошу тебя, подумай, не разумнее ли считать, что Харконнены внушили нам эти подозрения, чтобы восстановить нас обоих друг против друга?
— Похоже, вновь пат, — объявил он.
Она вздохнула, подумав: «Он уже почти совсем готов для удара».
— Герцог и я словно отец и мать для наших людей, — сказала она, — положение…
— Он ведь не женился на вас, — спокойно возразил Хават.
Она заставила себя успокоиться, подумав: «Что же — это неплохой выпад».
— Но он не женится ни на ком другом, — ответила Джессика. — Пока я жива. И, как я сказала, мы словно отец и мать… Но чтобы разрушить это естественное положение, возмутить его, разорвать, смешать… Ну, да… кого Харконненам наиболее целесообразно наметить своей целью?
Он уже чувствовал, куда она метит, и брови его угрожающе сдвинулись.
— Самого герцога? — спросила она. — Привлекательная цель, конечно. Но кого еще, кроме, может быть, Пола, охраняют лучше? Меня? Соблазнительно, но они знают, что Дочерь Гессера — плохая мишень. Но есть еще лучшая цель — человек, чьи служебные обязанности сливаются в громадное слепое пятно. Человек, для которого подозревать столь же естественно, как и дышать. Чья жизнь складывается из намеков и тайн, — она резко ткнула в него пальцем. — Это ты, Хават!
Ментат вскочил на ноги.
— Я не отпускала тебя, Сафир! — вскричала она.
Старый ментат почти рухнул в кресло, столь быстро повиновались его мускулы. Она сухо улыбнулась.
— Ну вот, теперь ты кое-что узнал на деле о нашей подготовке, — добавила Джессика.
Хават сухо глотнул. Она повелевала им, как королева. Властному приказу, ее тону и манере он не мог не подчиниться. Само тело его повиновалось ее словам быстрее, чем он успел осознать. И ничто не могло бы воспрепятствовать повиновению: ни логика, ни ярость, ни гнев… ничто. Чтобы сделать такое, она должна была глубоко, насквозь видеть его… о такой глубине контроля он не мог прежде даже помыслить.
— Я только что говорила тебе, что мы должны понимать друг друга, — сказала она. — Но я имела в виду, что ты должен понять меня… Я вижу, ты понял, что я-то тебя понимаю. И говорю тебе: лишь твоя преданность герцогу сможет уберечь тебя от меня.
Не отводя от нее глаз, он облизнул губы.
— Если бы я хотела жить с марионеткой, герцог женился бы на мне, — сказала она, — и даже думал бы, что сделал это по собственной воле.
Хават нагнул голову, глядя исподлобья сквозь редкие ресницы. Только
«Неужели у каждого человека есть такое слепое пятно? — думал он. — Неужели каждого из нас можно заставить что-то сделать, даже не осознав поступка? — Мысль эта потрясла его. — Кто же может остановить личность, обладающую такой силой?»
— Теперь ты увидел кулак в мягкой перчатке Бинэ Гессерит, — сказала она, — немногие остаются в живых после этого. Такая штука для нас несложна. Со всем моим арсеналом ты не знаком, учти.
— Почему же вы не обратите всей этой силы против врагов герцога? — спросил он.
— Как? И против кого? — возразила она. — Надо ли делать из герцога слабака, не способного действовать без моей помощи?
— Но с такой силой…
— Сила — это обоюдоострый меч, Сафир, — сказала она. — Ты сейчас думаешь: как ей просто заставить свое живое орудие смертельно ранить врага! Истинно, Сафир. Даже тебя. Но чего я добьюсь? Если бы мы, Дочери Гессера, делали такое, что подумали бы о нас? Мы не хотим этого, Сафир. Мы не хотим погубить себя сами. — Она кивнула головой. — Мы действительно существуем только чтобы служить.
— Мне нечего ответить, — произнес он. — Вы знаете, мне нечего ответить.
— И ты не скажешь никому о том, что произошло между нами, — произнесла она. — Я ведь знаю тебя, Сафир.
— Миледи… — старик вновь попытался глотнуть сухой глоткой.
Он думал: «Да, силы ее велики. Но тем более грозным оружием станет она в руках Харконненов».
— Герцога могут погубить не только враги, но и друзья, — сказала она. — Я надеюсь, теперь ты продумаешь свои подозрения и поймешь, что для них нет причины.
— Если это можно будет доказать, — сказал он.
— Если, — фыркнула она.
— Если, — сухо повторил он.
— Ты слишком упрям, — проговорила она.
— Осторожен, — произнес он, — к тому я всегда учитываю возможность ошибки.
— Тогда я задам тебе еще один вопрос: если ты стоишь перед другим человеком, связанный и беспомощный, — в руках у него нож, приставленный к твоему горлу, но он тебя не убивает, наоборот, развязывает путы, и дает нож тебе в руки…
Она поднялась, повернулась к нему спиной и сказала:
— А теперь можешь идти, Сафир.
Старый ментат поднялся, рука его нерешительно поползла в карман к смертоносному оружию. Он вспомнил арену, давнюю корриду отца герцога (все-таки он был храбр, какими бы ни были его промахи). Свирепый черный зверь замер в смятении с опущенной головой. Старый герцог спиной обернулся к рогам, плащ с капюшоном небрежно переброшен через руку, рев одобрения на трибунах.
«Бык — я, а она — матадор», — подумал Хават. Он отнял руку от оружия, поглядев на выступивший на ладони пот.