Джекаби
Шрифт:
На моих запястьях щелкнули тяжелые железные ледяные наручники Марлоу. Когда нас вывели в вестибюль, нам пришлось пройти мимо небольшой толпы квартиросъемщиков, сдерживаемых полисменами. Женщина в канареечном платье поставила перед собой задачу оповестить как можно больше соседей. Они толкались и одновременно следили за нашим проходом, не спеша при этом давать показания, но охотно прислушивались к происходящему. Репортер установил в дверном проеме фотоаппарат и стоило нам только появиться, он тут же щелкнул вспышкой. Марлоу рявкнул на него, чтобы того убрали его с глаз долой, и офицер немедленно приступил к выполнению приказа. Я же
Репортер больше не пытался фотографировать, но благородно предоставил свои уши для надоедливой сплетницы в белом. Она украдкой бросала на нас взгляды, и я видела, как из её рта с надменным презрением вылетели слова: «та девушка!» — прежде чем из толпы вырвалась другая фигура.
Мона О'Коннор прошла мимо своих соседей и встала перед Джекаби, прежде чем кто-нибудь из офицеров успел её остановить. Она ткнула Джекаби пальцем в грудь и сообщила:
— Вы! Вы солгали мне!
— Уверяю вас, мисс О'Коннор, я не делал ничего подобного. Это какое-то недоразумение. Если вы не возражаете, то нам нужно ехать. — Его спокойствие было завораживающим, и, если бы не звон наручников на запястьях, я бы даже и не вспомнила, что он находился под арестом. Но Мона была неумолима.
— Ничего подобного! Вы мне солгали!
Страж, державший Джекаби за руку, попытался протиснуться между ними, бормоча что-то вроде:
— Отойдите, мадам. С дороги. Отойдите.
Но это не помогло. Тогда подошел другой офицер, стоявший в вестибюле, чтобы оттащить её за руку. Но она вырвалась и не сдвинулась с места.
— Вы заверили меня, что к утру ей станет легче! — выкрикнула она, как только мы продолжили двигаться вперед.
Теперь невозмутимость Джекаби дала трещину. Глаза у него расширились, а лоб наморщился. Он попытался остановиться, и офицер шедший следом толкнул его в спину.
— Миссис Морриган? — крикнул он через плечо, когда нас уже оттеснили к двери. — То есть вы говорите, что ей не стало лучше?
— Ей хуже! — прокричала Мона, сдерживаемая офицерами. — В тысячу раз хуже! Она еще никогда не была в таком состоянии!
Офицерам наконец-то удалось задержать женщину и благополучно вывести нас за дверь.
Когда мы вышли на дневной свет, лицо Джекаби приобрело пепельный оттенок. Он не открыл рта, пока нас обоих не усадили сзади в полицейский фургон. Полисмен захлопнул дверцу, и мы уселись на жесткие деревянные сидения, которые воняли пивом и блевотиной.
— Все так плохо? — спросила я.
Прежде чем ответить, он медленно выдохнул.
— Каждый раз, когда миссис Морриган причитает ночью, чья-то жизнь жестоким образом обрывается, теперь же... её причитания стали в тысячу раз хуже... да, думаю, что так и есть, все очень плохо.
Глава 19
— Что ж, давайте взглянем на это с другой стороны, — предложила я, после того, как офицер захлопнул за нами двери камер и повесил крепкие замки. — По крайней мере, мы в тюрьме.
Мой работодатель, сидевший в соседней камере, убрал назад темные волосы и приподнял бровь, глядя на меня. Оформивший нас офицер забрал наши личные вещи и Джекаби выглядел исключительно тщедушным в пустой камере без своей дурацкой шляпы и пальто, в которые обычно прятался.
—
Было не так плохо, как я боялась. Мы с Джекаби торчали, разумеется, в отдельных камерах, но ограждения вдоль стен соединялись друг с другом, поэтому я не чувствовала себя совсем одиноко. Кроме моего нанимателя и меня в заточении находился всего один жилец, лежавший на противоположной стороне лавки от Джекаби — мирно похрапывающий пьяница в развеселых красных подтяжках. Наши камеры состояли не сплошной цементной стены, как я себе навоображала, а выходили в помещение с простыми ковровыми дорожками, которыми застелили полы, с парой письменных столов с официальными документами, аккуратно рассортированными по лоткам. Ближайший сидевший к нам офицер штамповал бумаги, и это действие сопровождалось соответствующим звуком «пуф-пуф». В уголке стоял маленький столик с несколькими кружками кофе и недоеденным тортом с ярко-белой глазурью. Над столом висел плакат с надписью: «С Днем Рождения, Алан». Я слышала, что порой в офисах люди чувствуют себя как в тюрьме, но в данном случае наша тюрьма скорее напоминала несколько необычный офис.
— Я бы предпочел камере свой дом, — сказал Джекаби.
— А я вот благодарна, что констебли не вызвали моих родителей, чтобы те внесли за меня залог, — сказала я. — Не хочу, чтобы они подумали невесть что, увидев меня сейчас.
— Какое вам дело до того, что подумает старый констебль?
— Да не констебль, а мои родители. Я себе даже не представляю, как буду выглядеть в их глазах.
— А в сущности, разве это важно, что думают о вас родители?
— Ну... разумеется, это важно. Они же мои родители. Как повели себя ваши родители, когда вы начали... ну вы поняли?
Джекаби пробежал пальцами вдоль толстых прутьев решетки, грозно сведя брови на лбу.
— Мой дом, в отличие от этой клетки, лучше всего в городе укреплен против разного рода опасностей. Я бы чувствовал себя куда более защищенным, находясь на территории своей собственности на Огр Лейн.
— Видала я ваши «укрепления». Думаю, кирпичи и сталь являются эффективнее в качестве сдерживающих средств, чем щепотка соли и чесночный порошок. Кроме того, не такая уж мы и легкая добыча. Мы окружены полицией.
— Справедливо, мисс Рук. Все верно, — ответил Джекаби. — Правда я начинаю подозревать, что наш злодей носит значок.
Я бросила взгляд на дежурного офицера за столом. Он ритмично штамповал бумаги. Это был дородный, розовощекий мужчина с моржовыми усами и щетиной на бороде, испачканной белой глазурью.
— Вы серьезно так думаете?
— С большой долей вероятности.
Мне снова вспомнилась сцена преступления.
— Дверь, — произнесла я. — Чарли сказал, что ему пришлось выбить дверь.
— Гмм? И что с того? Он так же резонно предположил, что убийца, должно быть, сбежал через окно.
— Тогда чьи когти поцарапали дверь Хендерсона? — спросила я.
— О. — Джекаби откинулся спиной на решетку и некоторое время молча смотрел на пьяного соню, а потом сказал: — И вы заметили, да?
— Дверь была в ужасном состоянии, вся в трещинах и было много щепок. Это определенно от того, что её выбили, как он сказал, но следы человеческих ног — есть следы человеческих ног, а следы от лап — есть следы от лап. И я знаю, что вы тоже это заметили.