Дженнак неуязвимый

Ахманов Михаил Сергеевич

Да, славное было время! Длилось оно больше столетия и подарило сахему Бритайи много забот и много радостей. Колыхались белые перья над головой Дженнака, были у него великая цель, власть и огромные земли, были брат в Одиссаре и сын в Ибере, и согревала его мысль, что он не одинок. Правда, Джемин отцом его не называл, звал старшим родичем, но, вероятно, догадывался, кому расстелила его мать шелка любви. Как говорят одиссарцы, нельзя пройти по пыльной дороге, не оставив следов... В этой половине мира было только три светлорожденных, а после смерти Чоллы осталось двое. Время шло, отсчитывая годы и десятилетия, лицо Джемина не менялось, не иссякали энергия и силы, и было ясно, чей он потомок: глаза зеленые, изящной формы

нос, твердая линия рта и кожа цвета бледного золота.

Вспоминал о нем Дженнак и чувствовал, как сжимается его сердце. Воистину путь кинну - путь потерь, что отравляют душу как сок тоаче...

О, Джемин, Джемин!.. Быстрый ум был у него, быстрый ум и светлый нрав; не помнил он обид, не окружал себя стеной гордыни, был милостив и щедр, делал противников друзьями, но не боялся и твердость проявить. Ибо сказано в Книге Повседневного: пощади врага, если уверен, что станет он другом, а не уверен - убей!

Кончилось время великих деяний и славы, кончилось со смертью Джемина... А за год до него умер брат Джиллор, великий воитель, державший Эйпонну крепкой рукой. Погребальный костер в Хайане, погребальный костер в Сериди... Дженнак пересек океан, чтобы проводить брата в Великую Пустоту и укрепить сердце его наследника, затем отправился обратно в Лондах, а там посыльный сокол уже принес письмо - сын ждет, ибо пришло его время собирать черные перья.

Развернул Дженнак послание, прочитал, и тьма опустилась на мир. Прожил он почти два века и многих потерял - отца, друзей, возлюбленных и братьев; умер и сын его Хальтунчен Лесное Око. И хоть оплакивал он эти потери, но смирился с ними - умершие родичи были старше, а смерть других, не долгожителей, погружала в печаль, но казалась естественной. Джемин, однако, был светлорожденным, человеком чистой крови, а к тому же сыном кинну и внуком кинну, если вспомнить про деда его Че Чантара. Но теперь умирал, прожив немногим более ста тридцати лет... И это стало для Дженнака потрясением. Несправедливостью мнилась ему собственная жизнь, когда его сыну уже открыты двери в Чак Мооль! Боги, если они существуют, не должны были такого допустить!

Но собрал он свое мужество и свою веру, сел на корабль и отправился в Сериди. А пока плыл, пришла к нему мысль о том, что кончилось в Риканне время светлорожденных владык, и наступает эпоха их потомков. Ответвились они от древа Одисса и Арсолана, правят многими землями и приходятся Джемину кто сыном или дочерью, кто внуком или правнуком... Здесь их владение, не в Эйпонне, здесь их родина, их хоган, и будут они им править по собственному разумению, и завещают своим детям власть... Так стоит ли им мешать? Стоит ли указывать, как сделать то или это? Они давно уже соколы, у каждого свое гнездо...

С этой мыслью он прибыл в Сериди, сел у постели Джемина и беседовал с ним день и другой, а на третий, когда остановилось дыхание сына, спел Прощальное Песнопение и положил его тело на костер. А затем исчез, оставив краткую записку. И говорилось в ней, что ныне, в год 1695, он, Великий Сахем Бритайи и Риканны, оставляет потомкам Джемина все свои владения и все богатства и велит править справедливо, как заповедано богами. И еще говорилось, что сам он удаляется от мира в область Вечных Льдов, так как нет нужды в его присутствии; уйдет в ледяные пещеры и будет дожидаться смерти.

Про льды и ледяные пещеры писал он в некой помрачении рассудка, ибо после смерти Джемина творилось с ним что-то странное: разбегались и теряли связность мысли, и чувствовал он лихорадочный жар. Возможно, срок его жизни тоже исполнился?.. Совсем не во-время для кинну... Но имелись ли другие поводы для столь непривычных ощущений? Он, Дженнак Неуязвимый, избранник богов, никогда не болел, и сталь лишь однажды коснулась его тела - в далекой юности, в схватке с Эйчидом. Но казалось, что сейчас им овладел недуг, что было

для светлорожденного предвестником смерти. Это будто бы не беспокоило Дженнака; он готов был уйти вслед за сыном в Чак Мооль и, находясь в полубреду, размышлял лишь о том, что должен выбрать достойное место. Не в Риканне, а в Эйпонне, так как отправляться в путь нужно из родных земель... Священное место, один из великих храмов, где слышен человеку глас богов... Храм Вещих Камней в Юкате? Храм Арсолана в Инкале? Или Храм Записей в Хайане? Нет, подумал он, эти святилища не подходят, они в городах, а хотелось бы уйти из жизни среди трав и деревьев, слушая шепот ветра и звон ручья, так похожие на песни Чоллы... Храм Мер в атлийских горах тоже не годился - место удаленное, но жаркое, где камни так нагреты, что не пройдешь босиком. Значит, надо пробираться в Тайонел, в святилище Глас Грома, где шумит водопад, и в шуме том звучат слова пророчеств.

Так он решил и, переменив внешность с помощью магии тустла, отправился на поиски корабля, плывущего в Накаму, ибо этот торговый город на восточном побережье был ближе других к святилищу. Судно нашлось, плавание заняло восемнадцать дней, и это время Дженнак провел в каюте, почти в забытьи.

Что он ел, что пил, с кем и о чем разговаривал?.. Память этого не сохранила. Должно быть, присматривали за ним сердобольные мореходы, помнившие сказанное Арсоланом: кто сделал ближнему добро, тот войдет в чертог богов по мосту из радуги.

Кем он представлялся этим людям? Старым, очень старым одиссарцем, который возвращается в свой хоган, чтобы умереть в родных краях. Вполне понятное желание... На родине цветы благоухают слаще, и даже вопль попугая кажется пением канарейки. И потому, когда пристал корабль к берегу Накамы, взяли мореходы у Дженнака кошель с серебром, купили ему лошадь, подсадили в седло и вывели на дорогу, что вела в Тайонел. Но предупредили: страна уже не та, что в прошлом, и хоть минуло с Северной войны немало лет, дикари так и остались дикарями. И теперь, когда умер светлый Ахау Джиллор, могут обнаглеть и ограбить путника.

Дженнак кивнул, призвал к мореходам милость богов и поехал на запад.

* * *

Святилище Глас Грома , 1695 год от Пришествия Оримби Мооль

Мореходы из Накамы были не правы: когда Дженнак наткнулся на дикарей, те его не ограбили. Три охотника из Клана Совы отнеслись с почтением к старому больному одиссарцу и проводили его до порога святилища, а Дженнак отдал им в награду свою лошадь. Пожалуй, этих людей, хоть и с раскрашенными лицами, уже не стоило считать дикарями: один из них знал одиссарский язык и все трое являлись правоверными кинара. Путник, направлявшийся в храм, был для них священен как Мать Сова, тотем их племени, не говоря уж о заветах Шестерых, призывавших к милосердию.

Святилище Глас Грома находилось в лесу, за грядой холмов, отделявших его от реки и гигантского водопада. Здесь его грохот едва слышался, будто тихая далекая мелодия, сопровождавшая птичий щебет и шорох опадающих листьев. Шел Месяц Дележа Добычи, но солнце еще дарило тепло, а лес стоял золотой и багряный, пронизанный потоками света; солнечные лучи скользили по камням древнего святилища, ветер разгуливал среди увядающих трав, небо над широкой прогалиной было цвета майясского камня. Стены храма, возведенного из гранитных глыб, поросли мхом, на его кровле кивали головками Звездные цветы и Небесные Наконечники, и от того казалось, что святилище вовсе не творение рук людских, а холм среди других холмов, только невысокий и с плоской вершиной. Дженнак добрался до скамьи у входа, сел на нее, коснулся нагретых солнцем камней и впал в забытье.