Джентльмен-капитан

Дэвис Дж. Д.

Мы расселись по местам, и Маск мрачно расположился позади моего стула, готовый прислуживать. Тут дверь отворилась, чтобы впустить преподобного Фрэнсиса Гейла. Я был рад тому, что его наряд оказался полнее, чем при нашей последней встрече.

— Я слышал, на этом корабле подан, наконец, обед, заслуживающий быть съеденным, — сообщил он без всяких церемоний.

Подавив улыбку, я велел освободить для него место рядом с собой, подвинув прочих офицеров, что вызвало минутное смятение в тесной каюте. Певерелл, побледнев и отвернувшись, стиснул над скатертью кулак и воскликнул внезапно, что ему совсем нехорошо, и, с позволения капитана, он предпочел бы удалиться в свою каюту. Позволение было дано немедленно

и безоговорочно, и, когда дверь закрылась за спиной ушедшего, капеллан устроился возле меня.

Гейл снова отсутствовал при дневной молитве, проводимой капитаном с привычным недостатком энтузиазма, но теперь он казался достаточно трезвым. Состояние это не будет долгим, отметил я кисло, когда Маск по нетерпеливому сигналу Гейла налил тому канарского и затем бокал кларета, опустевший в два глотка. Мой шанс поближе познакомиться с капелланом, очевидно, был недолог.

На другом конце стола Пенбэрон опрокинул графин с вином. В последовавших смехе и хаосе я тихо обратился к Гейлу:

— Должен поблагодарить вас за своевременное вмешательство прошлой ночью, преподобный.

Гейл буркнул в знак того, что для него это дело закрыто. Я попробовал другой подход.

— Однако мы не видели вас на ежедневной молитве с воскресенья.

Он прожевал кусок барашка и запил его вином.

— Я одолжу вам молитвенник Билли Сэнкрофта, капитан, — ответил он наконец. — Он сделает ваш труд правомерным — по крайней мере, в ведении религиозных обрядов. А барашек хорош.

Я знал от Дженкса, что Гейл жил на одних галетах, эле и портвейне всё плавание, и был поражён его явной решимостью отыграться за все пропущенные ранее застолья. Он ел с тихой целеустремлённостью, часто подзывая Маска наполнить опустевший бокал, пока остальные пытались вести вежливую беседу на будничные темы. Я обнаружил, что хочу узнать этого человека получше, но не могу придумать, как бы завязать с ним разговор. Корнелия нашла бы подходящие слова, не задумываясь: за краткий срок её пребывания в Англии я наблюдал, как она одинаково легко справляется с епископами, пьяными до одури мальчишками и королевскими любовницами. Сам же я не обладал даром красноречия и мог прибегнуть лишь к власти, данной мне положением. После особенно энергичной дискуссии о театральных труппах, встреченных Вивианом в Пензансе, я улучил возможность опять заговорить с пастором.

— Со всем уважением к вашему духовному сану, преподобный Гейл, — негромко произнёс я, — нам обоим по чести и по долгу службы положено играть свои роли на этом корабле. Вы и я — церковь и государство — такие же неразлучные на море, как и на суше. Король и архиепископ Джаксон платят вам за помощь душам моих людей, а король платит мне за сохранность их тел и корабля у нас под ногами.

— Действительно, капитан, — сказал он, пригубив канарского. — В точности, как на «Хэппи ресторейшн».

Какое–то время я молчал, обратив всё своё внимание на тарелку. Я с облегчением заметил, что разговор моих сотрапезников стал громче. Вивиан, боцман Ап и главный канонир Стэнтон, вопреки всем правилам поведения за столом, увлеклись спором о гитовых, чем бы те ни были. Хирург Скин, хоть и глухой как пень, кивал в такт общей беседе, сосредоточенно наморщив лоб. Никто не слышал. Но я не мог допустить столь невыносимой дерзости. Возраст и призвание Гейла не имели значения, как и моя молодость. Не важно, что собеседник был мне интересен, а насмешка — вполне заслуженна. Я повернулся к нему, огромным усилием смирив стыд и гнев, вызванные его словами.

— Сэр, я капитан этого корабля. А капитан обладает властью Бога и короля вместе взятых. — Я глубоко вдохнул и усилием воли придал спокойное выражение лицу и голосу. — Я не потерплю оскорблений от вас и не потерплю, чтобы вы унижали честь корабля

пьянством, невзирая на благородную роль, сыгранную вами в деле юнги Андреварты. Вы можете быть человеком Бога, сэр, но это не помешает мне вызвать вас на поединок или велеть боцману выпороть вас на решетке.

Впервые Фрэнсис Гейл посмотрел мне прямо в глаза. Он опустил бокал.

— Боже мой, — промолвил он, — думаю, вы и впрямь это сделаете.

На какое–то время меня захватил пристальный взгляд его серых глаз, который затем скользнул дальше — за окно галереи. Минуту или больше он не отрывался от вида вдали. Я ждал, небрежно прислушиваясь к беседе офицеров. Затем, похоже, Гейл принял решение.

— Вы чувствуете запах, капитан? — спросил он, снова повернувшись ко мне. Я ощущал только аромат блюд Дженкса и вопросительно покачал головой. — Я всё ещё чувствую его через тринадцать лет. Она там, на западе, далеко за горизонтом. Но я чую её. Я чувствую кровь на ветру и гнилую вонь могильных ям. Как будто всё случилось только вчера. И до сих пор слышу крики. Вон там лежит она, капитан Квинтон. Дроэда.

С этими словами и без моего разрешения Фрэнсис Гейл встал и покинул каюту. Гомон споривших офицеров стих, и все устремили ко мне тревожные лица — каждый осознавал чудовищную неучтивость, с какой отбыл священник. Я бился над дилеммой: последовать за ним или повести себя так, будто ничего необычного не случилось? Прошло не меньше минуты, когда я встал из–за стола и пожелал всем приятно завершить трапезу. Они со скрипом отодвинули стулья и наскоро поклонились при моём уходе, и за закрывшейся дверью мне послышался нарастающий шум голосов. Поднявшись на верхнюю палубу, я отправился на поиски Гейла.

Я нашёл его на баке, глядящим с левого борта туда, где за горизонтом скрывались земли к западу. Увидев его, я понял, как глупо было бы упрекать его за неуважение — этот человек ушёл далеко за границы светских манер. Я видел это в его чертах лишь мгновение назад, видел отчаяние в его глазах. Он будто бы и не заметил моего приближения, но затем, не оборачиваясь, начал медленное и размеренное повествование.

— Вы ждёте извинений, капитан. Джентльмен и человек чести принёс бы их, иначе он принял бы ваш вызов или порку. Джентльмен и человек чести. Когда–то я был и тем и другим. Но Дроэда положила конец сим тонким материям.

А потом Фрэнсис Гейл поведал мне свою историю, голосом таким же бесстрастным, как если бы зачитывал счёт от торговца.

Он вступил в гражданскую войну с комфортом, по его словам, как один из капелланов при королевском дворе в Оксфорде, но жажда деятельности скоро заставила его проповедовать солдатам короля на поле битвы.

— Я стал личным пастором полковника сэра Питера Уиллоуби, старого друга и соседа. Питер был умелым военным и порядочным человеком. Когда последние английские войска короля были разбиты в сорок шестом году, мы вместе отправились в Ирландию. Но казнив короля Карла, Кромвель и соглашатели из охвостья Парламента решили, что настал час расплаты — время покончить с ирландцами и кавалерами, продолжавшими сражаться там за безнадёжное теперь дело.

Он умолк, вспоминая о тех угрюмых днях. Фок хлопал над нами, одиноко вопрошая о лучшем ветре, но лёгкие порывы, игравшие над мирными волнами, видно, не спешили крепнуть.

— Они пришли в сентябре 1649-го. Когда главнокомандующий Кромвель с проклятыми железнобокими подошли к городу, Питер и я находились в стенах Дроэды, где он исполнял роль вице–губернатора. У нас было около трёх тысяч человек, ирландцев и англичан вперемешку. Кромвель призвал жителей сдаться, но губернатор Астон был настроен стоять насмерть — полнейшее безумие, Бог мне свидетель. Армия главнокомандующего начала атаку утром 10 сентября. Вот когда всё для меня закончилось.