Джонсон
Шрифт:
На которое Банан ответил своей заготовкой слева, готовясь пропустить его удар и сломать его пополам ударом в туловище. Но так как Виталий только имитировал нападение и не подошёл на ударную дистанцию, то и удар Банана не достиг цели. Лишь охладив его пыл, подобно опахалу пройдя снизу вверх вдоль всего его тела.
Единственное, чего я мог хотеть в подобных обстоятельствах, так это развести её на минет! Ведь только тогда были бы и волки сыты и овцы целы! Хотел уже, в сердцах, выпалить Банан ему всю правду.
Но вдруг увидел, что тот начал возню со своей избранницей, важно беря её под руку. Не обращая на него уже абсолютно никакого внимания, как будто Банана и вовсе никогда не существовало. И понял, что тот опять разыграл его. И только бахвалился тут перед
И понял, с усмешкой, что ссора понадобилась Виталию как повод к разрыву их отношений. Которые теперь приносили ему, продавшему секрет воровского промысла за лимонную дольку дружеского участия, лишь одни убытки авторитета. И хотя Виталий, сам по себе, натура инертная и влияемая, то есть способен лишь нести заряд, но не порождать его, но нести – от всего сердца, решительней многих, судя по всему, честь разработки сценария ("Гарик", слежка на тачке) принадлежала ему самому. Сказывались его подростковые увлечения детективными рассказами Чейза, которые Ара, после прочтения, восхищенно давал почитать Виталию и Банану. Болич раскрыл для него возможность воплощения своей жизни (хрупкого в детстве Виталика, которого все били, когда он то и дело пытался на них наброситься, подхлестываемый изнутри своей природой, и обзывали: «Тупой Пенёк!») в духе романтического героя. И он слушал(-ся) Болича, ощущая себя натуральным гангстером. Благородным К. Идальго.
В общем, Банан вынес, что Виталия достаточно оправдывает и наказывает его же глупость. И не стал нападать на него, разрушая все иллюзии Люси относительно его жалкой персоны. Пожалев эту глупую курицу. Уже готовую было открыть для него свой клюв.
Вынес и унёс.
Глава 2
Что бы ещё глубже погрузиться в мирскую жизнь, чреватую лоном и чревом.
Эта экспансия по расширению своего физиологического пространства привела Банана к тому, что свободно блуждающие в нём радикалы идеальных форм, столкнувшись с векторным полем своего физического воплощения в лице Т.Н., были полярно разбиты на два лагеря: первый, самый чуткий, вошёл в режим ожидания и был отброшен назад, в сферу идеальных сущностей; второй, более плотный, начал вести себя как сублимированный из инстинкта размножения, а точнее – как его естественное выделение, и начал адаптацию к условиям окружающей среды. А у этой среды – Т.Н. – было только одно условие: стать катализатором пробуждения в нём десублимационного комплекса физиологической доминации мотиваций. Дабы вернуть цельность его исходной идеализации, обратив свернувший с пути «чистой» физиологии лагерь идеальных форм. Или – свернуть его в молочном смысле, чтобы он, став «вещью в себе», не мешал ей «окружать» выделенное ей физиологическое подпространство, став проекцией его идеала женщины.
Вот этот-то, свёрнутый до поры в сундук молочного смысла, фронт идеальных формообразований, изначально сгруппированный в ополчение против Т.Н. и воспринимавший её организм как инородное тело, и был переброшен из глубокого тыла идеализации на Джонсон:
Их заманили мамочки, пригласив их обоих помочь с переездом одной их общей знакомой. Устроив им неожиданные – друг для друга – смотрины. Его – в качестве грузчика. Джонсон – повара, по материнской линии поведения.
Надо заметить, тогда Джонсон не произвела на него особого впечатления. И он не особо-то и рвался продолжать знакомство. Тем более, что у него уже было с кем играть: то проводя допросы с пристрастием – при страсти; то, вдруг, беседуя с Т.Н. на совершенно отвлеченные от её тела темы. Взмывая в диалоге ввысь! И глядя на неё, с усмешкой, сверху:
– Если человечество не пойдёт по предложенному мною пути развития, то его ожидает за углом истории тревожное тиранозавтра. Замершее в прыжке!
Чем находил себя в её глазах немного странным, иным. Не таким, как все. Из её окружения.
– Но, почему? – не понимала Т.Н.
– Мышление – это разведчик, которого бытие посылает в сущность, чтобы стать действительностью. Таким
– Тебя послушать, так ты уже всё постиг и всего достиг, – усмехалась она.
– Мудрость не есть, как вещь, но находит своё обнаружение в момент своей экзистенциальной актуализации, – возражал он. – А потому имеет плавающий – поплавковый – характер.
– В смысле – поплавковый?
– Жизненные ситуации постоянно давят на человека, ставя его перед тем или иным моральным выбором. Ведь законы сохранения энергии и мышления тянут его вниз, подсказывая более простые, но более низменные способы их разрешения. И задача действительно умного человека не просто сохранить в таких ситуациях лицо…
– Остаться на плаву?
– Но и блестяще разрешить конфликт, обернув его в свою пользу. А задача мудрого – поиск подобных ситуаций! Помогая себе и другим. Ибо совершенство не в знаниях, а в поступках. Показателем ума является не количество знаний и даже не их качество, а твоё умение ими манипулировать – для достижения конкретных целей.
Или:
– Нельзя называть вещи своими именами.
– Почему это? – удивлялась Т.Н.
– На-звание выражает отношение. То слово, которое ты призываешь, чтобы оно служило характеристикой предмета, выявляя затребываемые тобой свойства из полного спектра его качеств, выявляет то, чего ты от него хочешь, определяя спектр твоих ожиданий. Имя есть вопрошание, спрос, требование. Предрассудок, как утверждение соответствия, навязывание – как внушение твоим прошлым или возможным-будущим – отношения.
Но только с Джонсон он сумел понять, что нельзя недооценивать девушку по её внешности, пока не заведешь с ней более романтичного общения. Рост ниже среднего, не прям красавица.
– Ну, симпатичная и откровенная. И что?
– Узнаешь, она круглая отличница и большая умница! – лишь возразила ему мать, всколыхнув его самолюбие.
И под предлогом «как следует оценить её», попросила его помочь Джонсон с ремонтом её комнаты в четырехкомнатной квартире её родителей. Найдя это отличным поводом для их общения. И по окончании ремонта вынести свой окончательный вердикт. Ни более того.
– Вдруг она и в самом деле тебе понравится? – спрашивала мать, в глубине души прозревая, что он будет зачарован Джонсон в контексте их квартиры. Положительно сводившей мать с ума. Ведь она и сама мечтала туда хоть как-нибудь, каким-то чудом переехать. И нашла для своего чада такую милую возможность. Как Джонсон.
Таким образом, Фил вовсе не разрывался между Т.Н. и Джонсон. Он поворачивался к ним разными полюсами своей души. К Т.Н. – более чувственным и непосредственным. К Джонсон – более возвышенным и зазеркальным. А потому и характер общения с каждой из них протекал сугубо в русле данных поведенческих установок, разбивая на два варианта уже не только его тип восприятия, но и сам логотип мышления, образуя двух совершенно разных взаимоотрицающих субъектов. А это были ни кто иной, как наши старые друзья: похотливый Банан; и недотрога Лёша.
Так что днём он клеил обои в комнате Джонсон, а вечерами клеился к Т.Н. Он не мог понять: хорошо это или плохо? Ведь ни та, ни другая пока что не отвечали ему взаимностью. И, в окончании, решил находить это просто занимательным.
Но на поверку всё оказалось не таким простым и занимательным. Но и – отдавательным. А это уже было для Банана сложным понятием, которое он, послушав Виталия, решительно отказывался понимать. Банан мог отдать им свои деньги, вещи, тело… Но – свободу? С какой стати?