Echo
Шрифт:
А у нас и в субботу, и в воскресенье экзамены бывают! «Всем насрать на моё лицо!» — кто это поёт, кстати?
Летов, но не надо буквально понимать.
Б-буквально не так — буквально — это буквально!!
Очень понятно!
Пойдём что ли послухаем…
Тогда ещё парочку взять. Или с грушей…
Постепенно туман рассеивается… Дружною толпой — в проходе — мы сталкиваемся с ними — белбоевцами — борцами и бойцами наподобие Фёдора, рослыми ребятами в спортивных костюмах; они — из бара, из лучшего его угла за занавесочкой. «Hey, guys, а как же спортивный образ жизни?!» — взвизгивает О. Фролов. — «Пить надо, но в меру, то есть больше и чаще», — бросает на ходу Лёша «Губернатор», О. Ф. взвизгивает как от встречи с призраком, а я понимаю, что это он, Губер, стоял в дверях в трубе, в тумане и суматохе — и мы выходили, выползали за их мощными спинами по маленькому коридорчику-закутку, они — на сцену…
Сцена низенькая и маленькая; откуда-то набежали девушки, но не те длинные и голые, а чуть поменьше
«Концерт!» — прохрипел Саша и взвизгнул Саша (звучало как «Конец!»).
«Начнём неспеша», — сказал Пушер (он же Губер, он же Гумберт) и начали ставший хитом в Тамбове и полюбившийся также подросткам Смоленска, Курска и Липецка опус «Красива»:
Ты мягко стелешь, да жёстко мне спатьТы так красиво умеешь врать…Публика, в основном девушки, пела сама эти слова куплета: текст и музыка великолепннейшим образом рассчитаны на современную «модную» шерстяную молодёжь — в широких штанах с накладными карманами, в которых якобы удобно пить «Клинское», а больше мало что интересует, кроме музыки конечно, ну и там кекса, — причём это не сопливые амузыкальные «Сплин» или «Би-2», а пустоватая, мелодичная, прихардкоренная-прифанкованная порционная агрессия… Даже невозможно сказать, громко ли они пели — слова известны и понятны всем:
Соври красиво сто раз подряд —Соври красиво — я буду рад!Правда один ди-джей изрядно посмешил радиоманов — он, по какой-то странной фонетической каббале восприняв название и содержание песенки на слух — ведь диск-то без этикетки, простая болванка с МР-3, — совершенно серьёзным тоном заявил в эфире: «Годзилла». И вот припев:
Сто раз подряд соври мне в лицо:Ты Годзилла!Весело мне тебе сказать:Ты Годзилла!— теперь сами музыканты, пользуясь всеядностью эпохи постмодерна, пели именно так. А я лично, в пику Репе, предложившей все песни «ОЗ» с немецкого и английского перевести на родной (за ради конъюнктурщинки), перевёл этот популярный текст Гумберта на латынь — так получилась наша (жёсткая) версия «Mea amica pulchra (Pretty Girl Asks Me For A Gas-Mask)» (как вы уже догадались, в латинском нет слова «противогаз» и многих других, из-за чего пришлось параллельно воспользоваться английским).
…И всё-таки есть необычайная, почти магическая притягательность в таких текстах и такой музыке (когда попадание в «яблочко» — потенция, хитовость) — даже мурашки по спине, а я всё-таки слышал и покруче и в литературе чуть-чуть разбираюсь —
Смени ты лучше, вставь другие глаза —Никто не сможет «некрасива» сказатьА если скажет, то проблема иво-оВедь защитит тебя твой плюшевый мирок!К припеву показалась и Лалита — вокалистка, она извивалась вокруг столба на сцене — жалко, что весь стриптиз заключился в том, что к концу концерта она чуть закатала рукава маечки. Она очень хорошая — хорошенькая, миниатюрненькая почти что как Бьорк, прыгает как Бьорк, с причёской как у Бьорк, но это не Бьорк; микрофон отключается — она прыгает вовсю, как бы не замечая, его ей делают, проверяет, миленькая, радостным «Thank you, thank you, fuck off». (Вот мне бы так. Или такую. Хотя бы для совместного пения — охотливая до похотей и забав Репа уже приглашала её петь в «компьютерном трипхоп-проекте». Без меня конечно — вместо меня можно сказать…)
Вокруг нас заподпрыгивали 12-16-летние шерсты, шершавые и корявые в своём образе и подобии, это особенно раздражало Сашу и О. Фролова.
…Объявили самую радикальную композицию — «Бей лбом!».
«Губер! Губер! убей! бей!» — что-то подобное скандировали шерсты, как бы рвушиеся вверх, чтобы дорасти до своего образца. «Гумберт! Папочка!» — взвизгнул интеллигентный О’Фролов, читавший Набокова и смотревший Кубрика. «Гумберт и Лолита!» — подхватили шерсты (наверно недавно смотрели новый фильм по этому роману). «Лалита, а не Лолита, — пояснил Губер, сдирая со своего вытянутого, но грудастого, как у моряков и боцманов в мультфильмах, торса майку, под которой оказалась глобальная татуированная свастика, — в переводе с санскрита…». Все шумели, и никто не понял что в переводе. Некоторые орали «Хайль Губер!», а иные даже «Хайль Гитлер!» «Свастикуа — это сонца, дебилы!» — опять вмешался О.Ф., причём на этот раз довольно агрессивно (или артистично — кто его разберёт) — пять-семь особо чувствительных ко всему немецкому подростков удостоились лично себе в лицо приведённого чуть выше объяснения, воспринимаемого, кажется, как необычайное прояснение и просвещение, в том числе и для себя самого. (Я тоже в очередной раз подумал, что какие странные бывают — особенно, как говорят бабки у подъезда и журналисты, в наше время — совпадения, так сказать, совмещения и встречи: рассказывают, их вокалистка, бывшая наркоманка, отошла от сего благодаря увлечению восточными практиками, отсюда и приобрела свой псевдоним, а Губернатор, он так и был Губернатором
(Наверно не всем это понравилось.)
Мы опять сидели у стеночки, абсолютно безучастно теперь наблюдая концерт и красную мигалку — в голове и в грудной клетке была пульсация покруче. Я осознал, что на меня навалилась девушка — на плечо, рука у меня на бедре. Посмотрел — абсолютно мёртвая, лицо белое, волосы чёрные, чёрная кожанка-пиджачок, чёрные штаны — неплохая, но абсолютно плохая. Совершенно неодушевлённо она воспринимала меня как совсем неодушевлённый предмет: наваливалась, соскальзывала, наползала, сползала… её чёрный маленький ботиночек, очень грязный, стоял прямо на моём белом катерпиллере, буквально размяв его ещё толком не размятый нос. Но мне было всё равно, и даже приятно и чувствовалось кое-что холодное, тёплое, горячее, некрофильское. Физическое состояние, как всегда после барахтания, было неоднозначным: в висках стучало и болело, в глазах мутнело как при обмороке, сердце, казалось, проткнула тоненькая, едва уловимая спица или такая прочная блестящая стальная ниточка… или лучше стружка — тонкая, шероховатая, с радужным отливом… Было невыносимо — невыносимо выносить это бытие, но уже ничего нельзя поделать в таком состоянии, нельзя ничего сделать, ничем заняться — и здесь уже близка нирвана — вынужденная нирвана…
Я поправлял её, мял абсолютно холодную, безжизненную руку и как-то бездумно думал… Появилась Репа («отсочала»!) — ходит вокруг нас, разглядывает меня, улыбается, да как даст этой девушке своим ботинком с железной обоймой прямо в кость. Боль адская (наверно). Я весь передёрнулся, все мои жилы одномоментно сжались, как будто следующий удар должен быть по мне, девушка сползла, Репа улыбается, наклоняется: «Щас бы её к вам как-нибудь принести да позабавиться, только она совсем…» На полсекунды я представил. Я очнулся, я чувствовал ещё отголоски судороги в своих икрах (вспомнил, что что-то подобное мне рассказывали сегодня про Ксюху — а тут я как бы увидел это воочию!), я чувствовал еле-еле тёплую её щёку, едва заметный и мягкий пушок, её духи, запах кожи (курточки, то есть пиджака). Казалось мне, что и Ксюху эту я видел, или даже, точнее сказать, слышал — хотя как тут услышишь — разве что на каких-то иных частотах… «Пойдём пить», — сказал Саша. Я, если отдёрнусь, встану, она упадёт, как же она… Саша меня рванул, а Репа развязно кантовала тело на лавке, выстраивая из него не очень приличную позу, и ещё тыкала туда, в неприлично широко разведённые, полусогнутые ноги, факом и плевалась. «Как Рыбак — в садистичеком вдохновении декламировала она, — на шпагат! (Рыбак, Рыбарь — это прозвище О.Ф. Кстати, где он?). Лезейку бы щас… э-эхх…»
…Мы ещё вмазали… Фёдор, Санич, Репа, О.Фролов исчез, Санич что-то сказал… Репа тоже пропала… Помню, я опять на бетоне, чьи-то ноги… Даже что-то женское — это бред наверно, или уже ад…Смотрю — нет ещё вроде: в баре, лежу на полу, Санич высоко вверху стоит, покачиваясь и мрея, как в мареве на жаре — берёт пиво (за чей же счёт интересно? неинтересно, не интересно, а по хую абсолютели), пиво стоит перед носом, но голова, боком и виском, лежит на бетоне, люди перешагивают, здесь очень грязный пол… Санич меня тащит — в трубу. В башню. Здесь очень грязный пол… Зато выпеть… Я иду ссать через дансинг, сшибаю, сшибаю. Красная мигалка, падающие барабаны, стоп — здесь очень грязный пол наверное… Кто-то водит меня блевать (очень, очень грязный пол), блевать — два раза, по-моему…