Эдельвейсы — не только цветы
Шрифт:
Кремль. Генерала вызвал Верховный Главнокомандующий. Представлял, что Сталин выглядит так же молодо, как на портретах. Нет — седой, усталый, глаза окаймлены морщинами. Лицо в мелких оспинках… Верховный назначил его командующим 46-й армией. Минут пять говорил о замыслах немцев, рвущихся на Южный Кавказ. Спрашивал о том, о сем, словно прощупывая. А прощаясь, сказал:
— Ну, смотри, Леселидзе!
Ответил, как и положено отвечать в таких случаях. Но когда вышел из Кремля, почувствовал, какая невероятная
Вздремнул под утро, но явился адъютант, доложил, что его вызывает командующий фронтом.
Не успел Головеня подвести итоги боя, как над Орлиными скалами появилась «драбина». Так метко окрестил кто-то из солдат-украинцев самолет «фокке-вульф». Самолет действительно имел сходство с драбиной (лестницей): фюзеляж от хвоста до крыльев раздвоен и соединен поперечными планками. Драбина снизилась и начала делать круги над скалами. Затем взвилась вверх и быстро скрылась за лесом.
«Сейчас приведет», — подумал лейтенант.
И в самом деле, минут через сорок «фокке-вульф» вернулся, ведя за собой цепочку бомбардировщиков, первым зашел из-под солнца и, указывая цель, высыпал мелкие бомбочки, которые, падая и разрываясь, поднимали облачка пыли. Солдаты открыли огонь из пулеметов и винтовок. Пули, казалось, чиркали по фюзеляжу, пробивали его, но самолет продолжал лететь.
Затем начали пикировать бомбардировщики, сбрасывая свой страшный груз. Гул моторов, грохот взрывов сливались в одну душераздирающую какофонию.
Выглянув из укрытия, лейтенант подумал, что в живых уже никого не осталось. Сколько огня обрушилось на Орлиные скалы! Но вот из-за камня показалась плечистая фигура Донцова.
— Комиссар! — вырвалось у Головени.
А тот потянулся к «дегтярю», вскинул одной рукой, точно игрушку, и, припав к брустверу, стал стрелять по надвигающемуся бомбардировщику. Разворачиваясь, «Юнкерс» подставил бок, и Степан, воспользовавшись этим, ударил бронебойными. Самолет задымил, отвернул в сторону и, перевалив через хребет, с ревом упал в скалы. Донесся глухой взрыв, поднялось черное облако дыма… Донцов смотрел на облако и не верил самому себе: неужели сбил?
Это был последний самолет: остальные уже маячили над лесом.
Из укрытий начали выходить солдаты. Степан огляделся и, пригибаясь, побежал к минометчикам: что там с ними, живы ли?
Вынырнувший откуда-то Егорка, потный, весь в пыли, упал рядом с Головеней.
— Смотрите! Смотрите! — закричал он.
Лейтенант схватил его за руку, потянул к себе:
— Вижу! Лежи!
На тропе, куда показал Егорка, снова показались немцы. Стреляя на ходу, они быстро приближались. Головеня повел стволом справа налево, дал три-четыре коротких очереди. Одни залегли, другие продолжали бежать к главной тропе. Еще
— Что с минером? — повернул голову лейтенант.
Егорка побежал вниз: кто же, как не он, должен знать, что там с минером! Еще издали увидел Якимовича. Тот лежал лицом вверх — тихий, отвоевавшийся. В руке спички. Рядом — шнур. «Не успел!» — подумал Егорка. Выхватив спички из неподвижных пальцев солдата, поднес огонь к шнуру и что есть силы побежал назад к командиру. Взрыв потряс скалы: минер не пожалел тола, заложил почти весь запас. Головеня прижал мальчишку к себе:
— Молодец! Герой!..
Сзади, на дедовой тропе, послышалась стрельба, крики.
Егорка повернулся туда и увидел Пруидзе. Что с ним? Вано, пригибаясь, бежал по самому гребню. У его ног чиркали, поднимая пыль, невидимые пули. Немцы преследуют его. Вано отстреливается из автомата. Бросил гранату, другую. Дальше отходить некуда — впереди пропасть. Занес над головой последнюю гранату… Егорка закрыл глаза. А когда, спустя секунду, открыл их, солдата уже не было видно.
А лейтенант, не отрываясь от пулемета, знай подбадривает мальчишку:
— Держись, Егорка!
Егорка медлит, не отзывается.
— Держись, наша берет! — кричит командир, осаживая свинцом гитлеровцев, появившихся у рощи.
Но Егорка уже не слышит: лежит на боку — тихий, безмолвный. Только слезинка, словно живая, медленно сползает по его щеке.
Лейтенант вставляет последний диск, нажимает на гашетку:
— Смерть за смерть!..
А немцы приближаются. И тут и там видны их серые стальные каски. Их много, очень много!
Головеня переползает к груде камней, прилаживается, чтобы стрелять, и вдруг слышит за спиной голос Наталки:
— Они там, сзади!..
— В горы!.. Уходи в горы! — кричит он.
Наталка не двигается.
— Уходи!!!
И только после этого, прозвучавшего как угроза, приказа Наталка бросается вниз, на тропу, сворачивает к пещере, не отдавая себе отчета в том, что будет дальше.
Увидев, что минометчики погибли, Донцов сам принялся за дело. Опускал мину в ствол, дергал шнур: нате вам, получайте, сволочи! Плохо, что самому приходится подносить мины, а они вон где! Да еще действует одна рука.
Он берет еще одну мину, подносит к стволу, да так и застывает: в тылу, на дедовой тропе, свои…
В глазах Головени все расплывается, как в тумане, меркнет. С гор, будто деготь, сползает густая, липкая тьма. Лейтенант хватается за камни, пробует встать, но под ним удивительно скользкая тропа. Она движется, бежит, как эскалатор, тянется к пропасти… но сознание возвращается. Опять слышны выстрелы, голоса — глухие, далекие… И вдруг громкое, родное, русское:
— Ур-р-р-р-р-р-р-р-а-а-а!!!