Эдельвейсы — не только цветы
Шрифт:
— Я понимаю, — отозвался Макейчик. — Но…
— Что — но?.. Глубже смотреть надо! Привыкли все наспех, с кондачка. А чтоб подумать. Может, конечно, у него и есть какой грешок, да кто не без греха. А пулеметчик — лучшего не найти. Одним словом — артист! Да вот и товарищ сержант скажет.
— Пулеметчик, что надо. На все сто.
— А я так думаю, — сунул палку в колесо разговора Макейчик. — Мы с ним в бою не были, откуда нам знать, какой он вояка.
— По занятиям видно.
— А что занятия? Иной на занятиях что тебе профессор: и наставления и эту самую тактику —
— Ну-ну, не очень-то, — промычал Холмогоров.
У пропасти остановились. Сержант подошел к обрыву: внизу, будто молоко, белел туман, где-то под ним журчала вода. Здесь, у обрыва, третий пост, на котором стоял Зубов. Вот так он прохаживался — туда и обратно. Сержант медленно пошел по тропке, повторяя путь часового. Надо было все выяснить на месте и доложить комбату. «Зубов мог свалиться в пропасть. Но могла и вражеская разведка прихватить», — раздумывал Калашников. И он живо представил, как, скрываясь в темноте, к часовому подползли фашисты. И едва тот повернулся, чтобы идти назад, навалились на него, зажали рот… В эти дни как раз затишье — время разведки. Разведка воюет между боями.
Сержант остановился, вглядываясь: что это там? Пилотка! Откуда она? Пилотка лежала на самой кромке обрыва, держась на волоске: дохни — и свалится. Осторожно дотянулся, взял в руки. Совсем новая. Внутри на подкладке пометка — ПЗ.
— Его пилотка! — сказал сержант.
— Глядите, след, — показал рукою Макейчик. — Там, правее…
Да, с обрыва в пропасть вел след: потревоженные комья земли, сломанный куст боярышника…
— Так вот оно что, — соображал Калашников. — Зубов, значит, ухватился за куст, потом за выступ… Умирать не хотел… Вот ведь судьба какая!
— Оступился и… все, — с грустью заключил Макейчик.
— Именно так, — подтвердил Холмогоров. — Ночью-то темень. Туман…
Через некоторое время в штабе на ящике из-под мин уже лежало письменное донесение сержанта Калашникова. Прочитав его, комбат стал ходить из угла в угол, покусывая усы.
— Иванникова ко мне! — приказал он, но тут же вспомнил, что сам посылал его в Кривое ущелье и что тот, раненый, лежит в санчасти. — Отставить! Сержанта Калашникова! — поправился Колнобокий и зло чертыхнулся.
Калашников, аккуратный, подтянутый, в ладно подогнанном офицерском обмундировании, которое не было ему положено, щелкнул каблуками и, взяв под козырек, начал докладывать.
— Отставить! — оборвал его комбат. — Что вы еще можете сказать о Зубове?
— Я все изложил там, — он показал на донесение.
— Изложить-то изложил, да что толку.
Сержант побледнел.
— Как же… Все, как положено, на месте расследовал.
— Вы пишете: упал в пропасть. А где доказательства?
— Там след, товарищ капитан. Пилотка.
— Обождите, не торопитесь, — капитан положил руку на донесение, поднял голову. — След, о котором вы пишете, от… камня. Да, да, не удивляйтесь. Там, у третьего поста, лежал камень. Улететь в небо он не мог. Свалиться без помощи человека — тоже. Значит, кто-то столкнул
— Камня действительно нет, — согласился сержант. — Но как могло случиться?
— Вам лучше знать. Вы — дежурный.
— Так точно, — не находя что сказать, отделался казенной фразой сержант. Затем вынул из кармана пилотку, подал комбату. — Вот она.
— Уверены, что его?
— Надпись внутри. Да и старшина скажет… Ведь Зубов почти голый к нам пришел. Всю обмундировку здесь получил.
— На самом краю, говорите, лежала?
— Именно… Как, значит, падал, она слетела с головы и осталась лежать.
Капитан повертел пилотку в руках, положил на ящик: «Черт его знает, может и в самом деле свалился?»
— Если бы он бежать вздумал, — продолжал сержант, — или еще что такое, так зачем без пилотки? Солдат, он скорее другое что бросит. Противогаз, например, а чтоб пилотку — нет! Потому без нее, без пилотки то есть, каски не наденешь. Я полагаю…
Сержант умолк, не досказав, что он полагает. А капитан думал: если Зубов погиб, то тут ничего не поделаешь. В сто раз хуже, если его взяли как «языка». Но и то и это казалось сомнительным. Было еще что-то третье.
— Надо искать Зубова, — сказал он. — Может, там, в ущелье…
Сержант молча выпрямился.
— Доставить живого или мертвого, — строже повторил комбат и склонился над картой.
Был уже полдень, когда, спустившись в ущелье, Калашников и Макейчик подошли к речке. Быстрая, шумная, билась она о камни, и не так просто было ее перейти. Кто бывал в горах, знает, как это порой рискованно. Кажется, совсем неказистая речка и воды-то в ней по колено, а вдруг набрасывается на тебя, как зверь, ломает, обдает брызгами, того и гляди с ног свалит; а если уж свалит — не подняться.
Переправляясь, крепко держались друг за друга. А когда вышли на берег, Макейчик вдруг остановился:
— Смотрите, товарищ сержант, какие они, наши Орлиные скалы! Отсюда еще красивее.
Сержант нахмурился. Ничего не ответив, согнулся и стал рассматривать следы, оставшиеся на мягкой почве.
— На пузе, что ли, полз? — удивился Макейчик.
Сержант опустился на корточки:
— Непонятно. Впрочем, кажется, каблук…
— Какой же это каблук? Скорее, копыто.
Человек или зверь прошел, сказать было трудно: следы размыло дождем. На крутой стене скалистого обрыва, ниспадающей к речке, кое-где желтели одуванчики, торчали пучки травы. Вверху, у самой кромки, — отсюда хорошо видно — повис на черных корнях сломанный куст боярышника.
— Значит, Зубов оттуда в воду?..
— А куда ж еще?.. Впрочем, черт его знает, — сердился сержант. — Я сам виноват… И надо же было ставить его на пост!.. Теперь вот расхлебывайся. Ищи его…
— Товарищ сержант, смотрите! — позвал Макейчик.
Калашников подошел и сразу увидел довольно ясные отпечатки — след сапог. Он тянулся в сторону леса. Человек, видать, с трудом передвигал ноги, волочил их, двигался из последних сил.
— Так это же он! — воскликнул сержант. — Жив пулеметчик!.. Только бы со следа не сбиться… Пошли!