Единственная
Шрифт:
Иосиф был потрясен ее сообщением о появлении Ильича в Кремле, даже обычная невозмутимость слетела. Подробно расспросил, как выглядит, что говорит и усмехнулся, лишь когда упомянула об утробном "рыбинские".
А вечером другого дня сам рассказал (ей понадобилось уйти из Секретариата задолго до обеденного перерыва), что Ленин снова в Горках, увезли срочно, так как у него начались конвульсии.
– Странно. Он замечательно выглядел. Почти совсем как прежде.
– Видно напрасно ездил, растрясло дорогой. А эта, говоришь, злобно на тебя смотрела? Все не может тебе
– Нет. Дело в чем-то другом. А в чем - не пойму. Может быть потому что из-за меня ему пришлось ехать. Ведь я не нашла какую-то тетрадку.
– Ну... вспомнила баба, как девкой была. Когда это было. Значит, сказал, как в бочку "рыбинский"? Хе! Смешно! Очень смешно!
Попутчиков судьба послала странных: даму с большим количеством багажа и двух краскомов. Один все время курил в коридоре у опущенного окна, глядел мрачно, другой - часто ошибался и с возгласом - "Пардон, мадам!", закрывал дверь ее купе.
Дама притащилась знакомиться вечером. Предложила поужинать вместе.
– В вагон-ресторане так противно воняет, я убежала.
Надежда вынула пластмассовые коробки с приготовленной Женей едой, дама принесла удивительно красивые фрукты, бутерброды с темно-красным-мясом, нарезанным почти прозрачными ломтиками и бутылку красного вина.
Надежда похвалила фрукты:
– Та воны ж итальянские!
– воскликнула попутчица с хохляцкой пылкостью.
Во время ужина рассказала, что муж работает в консульстве в Риме. Рим город хороший, теплый, такой же как ее родная Одесса, но цены немыслимые. Женщины консульства раз в неделю ездят все вместе на рынок и закупают продукты оптом. Так дешевле.
– Ой, вы не поверите, это ж целая кумедь. Мы же языка не знаем, все показываем, какая часть туши нужна. Если задняя, значит, хлопаешь себя по мадам сижу, если вымя - соответственно по титькам. Говядина - муу, баранина - бее, свинина - хрю-хрю, так смешно, так смешно - одним словом кумедь. И они смеются, зазывают: "Сеньора Руссо! Сеньора Руссо!"
Надежда представила картину на римском рынке, и ей стало тошно, но дама уже рассказывала о пока недоступной мечте - американском холодильнике. Описывала этот фантастический аппарат и, к счастью, не задавала никаких вопросов. Ей хватало своих рассказов. Потом вдруг широко зевнула, похлопав ладошкой по рту, засмеялась:
– Ой, заговорила вас, а сам от вина этого осовела, красное на меня всегда так действует, совею, почивать хочу. А вы?
– Я тоже.
Спать не хотелось совсем, но и думать тоже. Открывала Дмитриевского фальшиво, читать не хочется. Снова за Есенина - натыкалась:
Ах, сегодня так весело россам
Самогонного спирта - река
Гармонист с проваленным носом
Им про Волгу поет и Чека
Жалко им, что октябрь суровый
Обманул их в своей пурге
И уж удалью точится новой
Крепко спрятанный нож в сапоге.
Приближалась прежняя жизнь, и та, недавняя, заволакивалась серой пеленой, похожей на водяную взвесь, пропитавшую воздух в парке у замка Шарлотенбург. В окне на фоне кромешной тьмы вздрагивало отражение
Сонный проводник сказал, что стоянка десять минут. Комбриг теперь курил возле вагона и со старомодной галантностью помог ей сойти по ступеням. Она близко увидела его худое серое лицо с небольшими усами и неожиданно тревожно-измученным выражением светлых глаз.
Паровоз впереди пыхтел, выпуская время от времени вбок мощную струю пара, и она пошла к хвосту поезда. Точно так же, как на станции Беков за маленьким обрывом низкого перрона начинались поля. Но не видно было ни стогов, ни скирд - просто рябое с проплешинами пространство, будто пораженное лишаем.
– Тетечку, - прошелестело рядом.
Она оглянулась. Никого.
– Тетечку, дайте йисты. Ради Христа дайте.
– Где ты?
Детский голос доносился откуда-то снизу. Она чуть пригнулась. Из-под платформы по-обезьяньи выползло существо в серых лохмотьях с огромным животом. Из лохмотьев торчала бритая голова, обтянутое кожей личико с огромными глазами.
– Хлиба. Ради Христа, - снова уползло под платформу.
– Сейчас, сейчас.
Бегом к своему вагону, трясущимися руками прижала к груди Женины пластмассовые коробки. В коридоре наткнулась на комбрига, поезд дернулся, коробки упали на пол. Вывалились котлеты, салат.
– О, Господи, помогите мне!
Поезд дернулся. Было слышно, как проводник с силой захлопнул дверь вагона.
– Не волнуйтесь, - комбриг складывал котлеты, бутерброды.
– А остальное, видимо, уберет проводник. Уже не годится.
В открытое окно потянуло утренним холодом. Она увидела, что рукав его гимнастерки испачкан кремом.
– Простите. Я сейчас, сейчас.
Принесла из купе бумажные салфетки. Стала аккуратно прикладывать к жирному пятну.
– Это пройдет, впитается, как неловко, у меня есть карандашик от пятен, да, да, но сначала надо промокнуть.
Он вдруг резко повернулся, вцепился в приспущенную раму окна.
Мимо проплывали запасные пути, состав из теплушек. Зарешеченные маленькие окна высоко. Ей вдруг показалось, что в окне лицо.
– Что это?!
– испуганно спросила она.
– Вагонзак, - коротко ответил он, не обернувшись к ней.
– Там люди?
Он не ответил.
Проводник остановился молча посмотрел на салат и пирожные на полу.
– Товарищи пассажиры, пройдите в ваши купе. Я должен убраться.
– Извините, это у меня упало.
– Что вы, какое беспокойство! Сейчас приберем, - он многозначительно резко дернул вверх раму окна.
– Вот так.
Она сошла в Одинцове. Поезд остановился, не доезжая до станции, в вагон влетели Сергей Александрович Ефимов и охранник Иосифа, его любимчик, кажется, по фамилии Власик, ловко подхватили ее багаж и по пустынному коридору - к тамбуру. Проводник отсутствовал, и ее бережно принял со ступенек загорелый белозубый Стах.