Единственная
Шрифт:
До прихода Павла отмыли пол и ковры, напекли пирогов, Надежда сварила свой знаменитый борщ, и все это под музыку "Детского альбома" Чайковского, который старательно разучивала хорошенькая бойкая Кира. Надежда даже спела по-французски песенку из альбома про двух братьев. "Первый брат пошел на Север...", Кира сбивалась, начинала сначала, - "Первый брат..."
– Никогда не думала, что ты можешь быть такой живой, такой очаровательной, - тихо сказала Женя.
– В Москве от тебя дышит холодом.
– Спроси меня, чего мне хочется сейчас больше всего?
– Не буду, потому что знаю.
– А вот и
– Устрой каток в Зубалове.
– Ты представляешь меня на коньках в Зубалове?
– Нет. Но зато очень хорошо помню, как увидела тебя в первый раз. С белым пышным воротником вокруг шеи, а на личике такая радость, такая любовь. Твое лицо поворачивалось за Иосифом, как подсолнух за солнцем. Старайся его любить, что бы ни происходило - люби его. В этом и его и твое спасение.
– Спасение от чего?
– Не знаю. Не могу объяснить. Но иногда, особенно ночью, мне кажется, что мы все летим в какую-то черную воронку, вместе с нашими детьми и домочадцами. Моя сестра, она простая женщина, она видела Иосифа один раз и с тех пор все повторяет: "Ох, конопатый!" И сколько я ни допытываюсь, что значит это "ох" - объяснить не может, вот и мне сейчас, глядя на тебя, хочется сказать: "Ох, цыганка!", а спроси меня - тоже не отвечу.
Павел удивил тем, что к ужину переоделся и побрился, раньше этого не было (вспомнила Эриха, его отутюженные костюмы, накрахмаленные рубашки, ухоженные руки). Пробор в темных и тоже слегка набриолиненных волосах брата был идеально прям.
– Ты выглядишь теперь как настоящий дипломат, - сказала, когда они остались одни в столовой.
Женя ушла укладывать детей.
– Nobles oblidge*, - как-то сухо усмехнувшись, ответил он.
– Пойдем в кабинет.
"Это тоже новое - разговор в отсутствие Жени. Интересно, о чем?"
Но Павел расспрашивал подробно о лечении, о жизни в Чехии, об учебе в Академии, о том, что пишет Иосиф.
– У него сейчас трудное время. Я слышал, что в Москве были листовки, ты видела?
– Да. В Академии они тоже ходили. В них говорили, что партия оторвалась от масс, и самое неприятное - написаны от имени простых рабочих: глуховских ткачей, киевских арсенальцев и днепропетровских металлистов. Но это было в прошлом году.
– Ты Иосифу говорила?
– Конечно. Но ему было не до листовок, его волновал блок между правыми и левой оппозициями.
– Это было исключено.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что правые склонны к беспринципным политическим комбинациям. Для них борьба за власть важнее политических принципов.
– Невысокого же ты о них мнения.
– Не обо всех. Есть такой в Московском комитете Мартемьян Рютин, вот он мне рассказывали, сказал Иосифу на пленуме: "Правый уклон - ваша личная выдумка, чтобы расправиться с неугодными вам членами политбюро". Это уже серьезно.
– Скажи, а это правда, что пишут газеты здесь: в деревне бегут от колхозов, массовый убой скота и при этом бешенные темпы индустриализации.
– Ты ведь должна знать лучше меня...
– Откуда? Из "Правды"?
– Но ведь для Иосифа выписывают эмигрантские издания.
– Это для Иосифа.
– Действительно. О деревне знаю только
– Это невозможно!
– Все возможно. Мы здесь закупаем оборудование. Например, для производства артиллерийских систем, вербуем квалифицированных рабочих и инженеров. В основном, это члены компартии, потерявшие работу из-за кризиса. И нам хорошо и Германии, потому что утишает здесь классовую борьбу. Но дело в том, что часто эти люди возвращаются назад и возвращаются совсем с другими настроениями - они разочаровываются в социализме. Многие уходят из партии, потому что видели, как эксплуатируют русских рабочих. Мы реквизируем хлеб и продаем его за границу, на эту валюту закупаем оборудование. По сути мы помогаем националистам придти к власти, к тому же Коминтерн запрещает коммунистам объединиться с социал-демократами. Мы тайно потворствует многим нарушениям Версальского договора. Это в нашей политике в отношении Германии, что же касается наших внутренних дел, то Иосиф не хочет понять, что в историческом процессе экономика и политика как причина и следствие все время меняются местами. Если он будет сохранять политический режим нетерпимости, то индустриализация и колхозное строительство дадут не те результаты, которые ожидаются. Совсем не те, возможно, даже противоположные.
– Но мне один человек сказал, что война Советского союза и Германии неизбежна, что это вопрос времени.
– Неглупый человек. Он чех?
– Да.
– Чехи боятся за Судеты. Правильно боятся. Ну ладно. Ты похорошела, помолодела. С каким настроением возвращаешься?
– Мне будет одиноко без вас с Женей и без Алеши с Марусей.
– Как у вас сейчас отношения?
– Если веду себя тихо, ни во что не вмешиваюсь, то и отношения ровные. Да, забыла тебя поблагодарить за деньги, что перевел на мое имя. Они нам с папой очень помогли в Ленинграде.
– Ерунда. Не стоит благодарности.
– Совсем не ерунда. Сумма большая, ты от семьи оторвал. Женя знает?
– Женя тебя любит. Не убегай больше, не дразни Иосифа.
– Ты спросил о настроении. В Москве без вас мне одиноко. Помнишь, когда мне было лет шесть, маму неожиданно увезли в больницу, и мы остались одни?
Ты - за хозяина. Мыл полы, читал мне книги... Вот ощущения сиротства такое же. Только нет тебя, поэтому... страх. Мне страшно туда возвращаться, Павлуша. Это возникло здесь. Наша жизнь отсюда представляется темным хаосом.
– Если бы хаос, нет, Надюша, там наступает порядок. Железный порядок казармы, или точнее - семинарии, труд и молитвы.
Молчание.
Павел встал, подошел к ней, погладил по голове.
– Милая моя сестренка, не бойся. Ты не должна бояться.
– Он присел на подлокотник её кресла обнял:
– Иосиф тебя любит... дорожит тобой, не убегай от него, это его ожесточает.
– Но если иногда невыносимо... Он унижает меня, заставляет ревновать, не занимается детьми.
– Надя, о чем ты говоришь! Опомнись!
– он резко встал, вернулся в кресло, вынул из ящичка изящного столика темную папиросу, закурил. Она вдруг увидела, как он красив: породистая голова с выпуклым затылком, высокий лоб, смуглая кожа.