Ее андалузский друг

Содерберг Александр

В наушниках Ларс слышал откровенный диалог между Софией и Альбертом. Они общались естественно и сердечно — его это удивляло, он никогда не сталкивался ни с чем подобным.

В последние часы своей смены Ларс полулежал в кресле, подстригая ногти, и слушал Софию, которая лежала в кровати и читала книгу. Единственное, что время от времени долетало до него, — это звук переворачиваемой страницы. Ларс закрыл глаза. Казалось, он лежит рядом с ней в постели и она улыбается ему.

Ларс ехал в ночи, опустив боковое стекло, вдыхая запахи шведской весны, внезапно перешедшей в лето: воздух был теплым и свежим одновременно.

Дома он составил на пишущей машинке очередной

отчет.

— Почему ты пишешь на машинке, а не на компьютере? — В дверях стояла Сара в своей омерзительной застиранной ночной рубашке.

Поднявшись, он подошел к ней, захлопнул дверь прямо у нее перед носом и заперся изнутри.

— Какого черта? Какая муха тебя укусила?

Через дверь ее голос звучал совсем глухо.

Ларс не слушал ее, продолжая писать. В отчете для Гуниллы он в общих чертах пересказал диалог за ужином. Листы бумаги прокрутились в факсовом аппарате, а затем отправились в уничтожитель бумаг. Идти и ложиться в постель рядом с Сарой не хотелось. Коньяк давно кончился, винные бутылки стояли пустые. Ларс взялся за бутылку шерри, стоявшую в баре. Он не помнил, каково ее происхождение, она всегда стояла там. Отхлебывая прямо из горлышка, он ждал, пока загрузится компьютер. Шерри — какое дерьмо! Сладкий напиток с омерзительным вкусом — и кто его только придумал? Усилием воли Ларс заставил себя выпить. Окружающий мир стал чуть менее гнусным, и мозг слегка разогрелся. Экран компьютера замерцал, и появилась заставка рабочего стола. Выбрав папку с фотографиями, Ларс запустил слайд-шоу, а потом включил подборку классической музыки и стал смотреть фотографии Софии под звуки Пуччини. У него скопилось несколько сотен ее фотографий, которые сейчас появлялись одна за другой у него перед глазами с интервалом в пять секунд — увеличенные до размеров экрана.

Откинувшись в кресле, Ларс смотрел, как София едет на велосипеде на работу, как вставляет ключ в замок своей двери, как темнеет ее силуэт в окне кухни, как она выходит к почтовому ящику за газетой, как подстригает розовый куст, растущий у стены дома. Он видел, где она находится, что чувствует, о чем думает — отмечал каждый оттенок в выражении ее лица. Получалось нечто похожее на фильм — фильм о внутреннем мире Софии Бринкман. Ларса позабавила сама эта удивительная ситуация — что он, редко размышляющий о таких материях, случайно столкнется с женщиной, о которой знает все. Или это случайность? Нет, ничего не бывает просто так. Возможно, сама судьба решила указать ему верный путь.

Ларс распечатал свои любимые фотографии Софии, положил их в папку, нарисовал на обложке цветочек и спрятал папку в дальний ящик.

София шла по коридору, глядя в пол и ни о чем особо не думая. Однако подняла глаза, услышав шаги навстречу.

Ее внимание привлекла женщина лет пятидесяти. София узнала ее — уже видела раньше. Она приходилась родственницей кому-то из пациентов. Кому именно, София не знала.

— София?

Ее удивило, что женщина назвала ее по имени — такое случалось нечасто, несмотря на бейдж у нее на груди.

— Меня зовут Гунилла Страндберг, и мне хотелось бы поговорить с вами.

София кивнула, улыбнувшись своей профессиональной любезной улыбкой:

— Разумеется.

Гунилла огляделась по сторонам, и София догадалась, что та не хочет разговаривать в коридоре.

— Пойдемте.

София провела Гуниллу в пустующую палату, закрыла за ними дверь.

Женщина открыла сумочку, достала кожаный бумажник, порылась в нем и извлекла то, что искала среди старых чеков и отдельных банкнот. Показала Софии свое удостоверение.

— Я из полиции.

— Вот как? — София стояла, скрестив руки на груди.

— Я хотела только побеседовать с вами, — спокойно повторила Гунилла.

София

осознала, в какой позе стоит, — словно защищается от постороннего вторжения.

— Вероятно, вы меня узнаете? — спросила Гунилла.

— Да, я видела вас раньше. Вы навещали кого-то из пациентов.

Гунилла отрицательно покачала головой.

— Мы можем присесть?

София выдвинула стул, на который Страндберг тут же уселась. София присела на край койки. Некоторое время Гунилла молчала, словно подбирая слова. София ждала. Потом Гунилла подняла глаза:

— Я веду расследование.

София ждала продолжения. Страндберг, кажется, по-прежнему искала наиболее подходящие слова.

— Вы дружите с Гектором Гусманом? — Она говорила по-прежнему спокойно.

— С Гектором? Нет, я бы так не сказала.

— Но вы с ним общаетесь. — Это звучало скорее как утверждение.

София бросила на Гуниллу удивленный взгляд:

— В каком смысле?

— Да нет, ничего особенного, я просто хотела задать несколько вопросов.

— В связи с чем?

— Насколько близко вы общаетесь?

София покачала головой:

— Он лежал на отделении, мы разговаривали. К чему вы клоните?

Гунилла вздохнула, чуть заметно улыбнулась.

— Простите мою навязчивость, я так и не научилась сдерживаться. — Собравшись с силами, она посмотрела в глаза Софии: — Я… мне нужна ваша помощь.

7

Михаил упал в море. Пули, выпущенные ему вдогонку, прошли в волоске от него. Ныряя в темную воду, он слышал, как гудят над головой пули, полет которых тормозится водой. Через некоторое время он повернулся в глубине и стал всплывать — недостаток кислорода вынудил его снова подняться на поверхность. Клинообразная форма корпуса корабля спасла ему жизнь. Люди, стоявшие на палубе, не могли увидеть, что делается внизу. Постоянно двигаясь, Михаил держался у самого днища корабля. Когда включились двигатели, он решил рискнуть и поплыл к каменному причалу, взяв курс на его дальний конец. Причал был высокий. Если там не найдется лестницы или еще чего-нибудь другого, чтобы взобраться наверх, конец неизбежен. Все тело болело — русский понимал, что долго не продержится. Однако, доплыв до причала и завернув за его край, он увидел старую ржавую цепь, за которую зацепился и держался, пока отплывал корабль. Затем с великим трудом, преодолевая адскую боль, взобрался на пирс, прямо в мокрой одежде плюхнулся на сиденье прокатной машины, достал из бардачка навигатор и телефон, набрал номер Роланда Гентца. Он рассказал, что на судне их встретили огнем, что его люди убиты и что на корабле оказались трое — двоих он знал как Арона и Лежека, а третий был ему незнаком, однако он, судя по всему, швед.

Роланд поблагодарил за информацию и сказал, что перезвонит через несколько часов. Разговор прервался.

Вьетнамский капитан серьезно разукрасил Михаила — разбитый нос, сломанные ребра, однако со всем этим можно жить. Капитана русский не проклинал — как-никак он застрелил у него на глазах штурмана. Ему пришлось показать капитану, что его ожидает, ибо едва раздался первый выстрел, как стало совершенно ясно — капитан нарушил уговор с Ханке. За это Михаил и застрелил его штурмана — не поколебавшись ни секунды.

Михаил редко испытывал ненависть к людям, которые били его или стреляли в него, — они были в той же шкуре, что и он сам. Ему довелось побывать на войне и с афганцами, и с чеченцами, случалось лежать в засаде под массированным обстрелом — на грани того, что может вынести человеческая психика. Он видел, как его друзья падают убитыми, сгорают или взрываются, разлетаясь на куски. Сам он так же поступал с врагами, однако его поступки не были продиктованы ненавистью или желанием отомстить. Вероятно, именно поэтому он выжил.