Ее последний герой
Шрифт:
Голос в трубке замолчал.
– Слушаю! – повторила она. – Я за городом, здесь очень плохая связь.
Мужчина откашлялся и, как ей показалось, с нарочитой игривостью и кокетством продолжил:
– Вы меня бросили, Анна? Покинули навсегда? Не оправдал, так сказать, вашего высокого доверия?
Наконец она его узнала.
– Илья Максимович, вы простите меня, ради бога! Непредвиденные обстоятельства. Папа попал в больницу. С подозрением на инфаркт. Я, разумеется, тут, рядом. – Она помолчала и добавила: – Когда буду в столице, совершенно непонятно.
– Господи, Анна! – сбивчиво затараторил он. – О чем вы? Какое интервью, бога ради!
Он замолчал, и она услышала, как он закуривает сигарету.
– Анна, милая! Может быть, нужна помощь? Лекарства, врачи, перевозка? У меня, точнее, у бывшей жены в медицине большие связи!
Она объяснила, что все еще непонятно. Везти в Москву пока опасно. Завтра будет ясно с лекарствами.
– Спасибо! Огромное вам спасибо за понимание и сочувствие.
– Вы там одна? – осторожно спросил он.
– Да.
– А еда? Есть ли у вас продукты?
Она рассмеялась:
– Илья Максимович! Я же не в Антарктиде, а всего лишь не в дальнем Подмосковье. К тому же за рулем и в десяти минутах езды от большого поселка. Да и еда, скорее всего, есть. Отец очень запасливый. Просто мне пока было не до того.
Он как-то сник и расстроился (или ей показалось?), вежливо попрощался и пожелал всего наилучшего.
Она заставила себя выпить чаю и, не раздеваясь, совсем не осталось сил, уснула на кухоньке, на маленьком старом диванчике, который отец называл «топчанок».
«Спустись на землю, старый пень. Слезь с облаков. Потрогал гладкую пяточку, помусолил мозольку и погряз в эротических стариковских фантазиях, потонул в сладком мороке. Стыдно, батенька! Ой как стыдно! И чего ты себе напридумывал? О чем размечтался? Кретин. В скорлупу свою, в кокон! И пойми, наконец! Усвой, как отче наш: ничего больше в жизни не будет! Ничего! Потому что потому! Вопрос закрыт!»
Он достал початую бутылку коньяка и налил полстакана. Жахнул разом, подумал и жахнул еще половину. Откусил от сморщенного лимона и бросил кожуру в раковину. Да здравствуют свобода и свинство!
Свобода, которая ему совсем не нужна – он понял это окончательно.
Анна проснулась совсем рано. За окнами уже было по-июльски светло и громко пели неленивые птицы. Она закрыла глаза и заплакала. Вдруг стало так тревожно и страшно, что сердце заколотилось, а в горле застрял острый, колючий комок.
Некому звонить, подумала она, совсем некому». Маме? Смешно! От этого станет еще хуже! Она начнет оскорблять отца, потом примется за нее, плохую, просто отвратительную дочь. Потом начнет давать советы и контролировать каждый шаг. Бойфренду Сильному, который совсем не сильный? Совсем смешно. Он тут же попытается слинять, скрыться от чужих проблем, отключит мобильник. Попову? Попов не друг, он начальник. Подруге Соньке? У нее – мать после инсульта и гулящий муж Толик плюс двое детей.
Имелась еще пара приятельниц и один школьный
Она прервала его:
– Да ты сам хорош, не то слово. Просто ангел с крыльями! Хорошая ты свинья, друг мой Сеня.
И умный Сенька вдруг не на шутку обиделся и заявил:
– Ну ты, Левкова, даешь! Сама, как последняя…
– Я? – переспросила она. – А ты, милый, тут ни при чем? Тебя взяли силой? Заставили, Сеня? Ну, подавай на изнасилование! Привлекай, так сказать!
«Заболел! – подумала она, бросив трубку. – Заболел, причем тяжело. Психическое расстройство, не иначе. Упрекнуть, обозвать, обидеться! Проще было вообще не вспоминать эту дурацкую историю, забыть, как не было. А он попрекнул».
Определенно, с людьми что-то происходит. Чтобы ее друг Сенька – и такую чушь? И стало еще стыднее и противнее. Какой Сенька? Тот Сенька остался в прошлой жизни, когда нес из школы ее портфель и бил мальчишкам морды за нее, за Аньку, «подругу дней суровых».
Получается, никого нет. Не в продуктах дело и не в лекарствах. Не с кем посоветоваться, обсудить. Поныть некому, поскулить, поплакаться… Уткнуться в родное плечо. Чтобы разделили с тобой горе. Чтобы посочувствовали и поучаствовали.
Она разревелась в голос. Потом внезапно резко села и схватила мобильник.
Ответили моментально.
– Илья Максимович, – всхлипнула она, – вы можете приехать?
– Когда? – хрипло спросил он.
Она растерялась:
– Ну, когда сможете.
– Я выхожу через десять минут, – сказал он, – диктуйте адрес.
Он вышел на платформе и огляделся. Было уже очень жарко, но здесь, на природе, особенно после душной электрички, все равно было легче – лес давал дышать.
У перрона сидели местные бабки и приторговывали всякой подмосковной чепухой: семечками, зеленью, мелкой клубникой и кривоватыми пупырчатыми огурчиками.
Он скупил все, обрадовав аборигенов: огурцы, зелень, редиску, клубнику и подвядшую на солнце морковь.
Городецкий шел по лесной просеке к поселку легко и быстро, совсем как в юности. Пели птицы, стрекотали какие-то неизвестные насекомые, солнце упрямо пробивалось сквозь кружево сосен и темную густоту елей. Пахло какой-то медовой травой, прогретой землей и грибницей.
Наконец он вошел в поселок. Улица Радужная нашлась быстро. У нужного дома он сбавил шаг и отдышался, вглядываясь в заросшую глубину участка. Небольшой домик, крашенный зеленой краской, стоял в самой глубине.
Он толкнул калитку и пошел по узкой дорожке, посыпанной серым некрупным гравием. На соседнем участке залаяла собака.