Ее последний герой
Шрифт:
На крыльце показалась хозяйка. Он подошел поближе и, вздохнув, сказал:
– Здравствуйте, Анна. Вот и приехал. Напросился, можно сказать…
Она стояла на крыльце и внимательно смотрела на него. Бледная, с синячищами под глазами, растрепанная и очень несчастная и одинокая.
– Спасибо, – тихо сказала она и добавила: – Спасибо, что не обманули.
Он удивленно вскинул брови и все про нее понял. Все, что она так тщательно и умело скрывала. Все, что совсем не бросалось в глаза. Все, чего она всегда так стеснялась. Своего одиночества. Неопытности. Страхов. Предательства
Все это не прозвучало. Все это было сказано глазами. И она ему тут же поверила. Моментально! И острый, колючий комок из горла исчез, как не было.
И следовало заняться делами.
Они вошли в дом. Она поставила чайник, стала разбирать вокзальные кульки и рассказывать, что произошло. И про больницу, врача Веру Матвеевну, палату с марлевыми крахмальными шторками…
Он слушал внимательно, кивал, переспрашивал и чистил клубнику. В красную пластиковую мисочку, которую она поставила перед ним. В общем, обычное дело. Обычная жизнь. «И ничего нет прекрасней», – грустно подумал он.
В машине он кинул на нее смущенный взгляд.
– А если на «ты», госпожа Левкова? Вас не обидит? И будет проще как-то.
Она покраснела и пожала плечом:
– Наверное, нет. Только не знаю, будет ли проще.
Потом в больнице они беседовали с Верой Матвеевной, которая, узнав его, растерялась, заохала и созвала коллектив посмотреть «на известного человека, какая честь!».
Он очень смутился и страшно обрадовался. И боялся поднять на Анну глаза. Она долго сидела в палате, кормила отца клубникой, а он курил во дворике и читал старую газету, найденную на крыльце.
Вышла она не скоро, усталая, но успокоенная. Заехали в поселок – оба проголодались страшно. Зашли в кафе и заказали кучу еды.
– Все помню, – сказал он. – Ты прожорлива до безобразия. И потом, еда ведь сближает? Твои слова?
Она смутилась.
– Хорошая память!
И, чуть покраснев, проговорила:
– А вот насчет «сближает»… Кажется, это уже пройденный этап? Или я не права?
Он, тоже смущаясь, кивнул и положил ей в тарелку салат.
– Права. Ешь. Правильная моя…
Она ничего не ответила. Вздрогнула и подняла на него глаза.
Они смотрели друг на друга внимательно и недолго. Он первый отвел взгляд и прикрикнул:
– Ешь! Остынет!
– Салат? – спросила она.
И оба облегченно рассмеялись.
Вернувшись, они долго сидели во дворе и молчали, изредка перебрасываясь незначительными фразами. Которые, впрочем, для них имели значение.
Оба понимали: в их жизни что-то переменилось. Что-то случилось. Важное и значительное.
А вот анализировать не хотелось.
– Пойдем в дом? – спросила она. – Глаза закрываются. И такая духота!
Он кивнул и встал с кресла.
Они вошли в темный дом. Не зажигая света, она обернулась к нему и сказала:
– Знаешь, так странно. Такая тревога за папу. Такая неизвестность. И с утра мне казалось, что я на свете совсем одна. Вот просто некому позвонить. Нет на свете такого человека, который разделил бы со мной все это. И стало страшно. Так пусто и так… Что я проревела пару часов. Я, выжать слезу из которой… Ну, ты понимаешь.
Она замолчала. Молчал и он.
– В общем, спасибо тебе, – добавила она и провела ладонью по его лицу.
Он поймал ее руку и прижал ее к губам.
Вдруг за окном ярким металлическим светом вспыхнула короткая и резкая молния. Она вздрогнула и прижалась к нему.
Он взял ее за плечи и крепко прижал к себе.
Она подняла голову, посмотрела на него и спросила:
– Все будет хорошо?
Он кивнул:
– Сто процентов. Или, как сейчас говорят, сто пудов.
Он откинул волосы с ее лица и провел пальцем по губам.
– Иди! Ты так устала сегодня! Иди спать! – И слегка подтолкнул ее к спальне.
Она закинула голову и покачала головой:
– Нет, не выйдет. Все равно не усну. Потому что… – она призадумалась и кивнула на светлое небо, озаренное молнией, – потому что боюсь стихии!
Потом взяла его за руку и открыла дверь в комнату.
За окном пошел дождь – громкий, сильный, нахально стучащий по оцинкованной крыше и не оставляющий ни малейшего шанса для сна. Впрочем, им это было на руку – хоть какое-то оправдание.
Он вообще не спал, ни минуты. Безумно хотелось курить, но она спала на его плече, и он боялся вытащить руку и нарушить ее сон. Он смотрел на ее затылок с легкими, пушистыми, медовыми волосами. На тонкое и гладкое загорелое плечо. На ступню, закинутую на его ногу, с голубым лаком на детских круглых ногтях. Он слышал ее спокойное и ровное дыхание и боялся каждой последующей минуты. Минуты, когда она проснется, ошалело посмотрит на него, и он увидит на ее лице гримасу брезгливости и презрения. Все имеют право на слабость. И уж она – тем более. Вот только он не имел на это никакого права. Потому что… Да и так понятно. Потому что не имел.
Она наконец шевельнулась, потянулась и открыла глаза. Он вздрогнул и напрягся.
– Привет! – пропела она, повернувшись, улеглась ему на грудь и посмотрела в глаза.
Он почувствовал, как гулко застучало сердце. Она поняла, улыбнулась и положила руку на правую сторону его груди.
Он кашлянул и попытался выбраться.
– Сбегаешь? – расстроилась она.
– Курить, – хрипло бросил он, нашаривая тапки.
Он вышел на крыльцо и глубоко вздохнул. Птицы пели, лес зеленел, и трава была влажной и блестящей от свежей росы. «Жизнь, – подумал он, – черт побери!»