Эффект Нобеля
Шрифт:
Передовик улыбнулся щербатым ртом.
– Хотя нет. Сергеича не снимай, а то весь юбилей насмарку. Мы его и на доску почета не вешаем, вторая смена ночью пойдет – обосс… испугается! Га-га-ааа! Та-ак, здесь все. Пошли дальше. За мной, за мной.
Камера вслед за мужчиной исчезла за дверью.
– Что это было? – Стас потер раскаленную щеку.
– Наш директор. – Рамиль чуть не всплакнул.
– По производству?
– Генеральный.
– Ого! А ты значит ему на смену? Круто!
– Да где там, он завтра и не вспомнит,
– Наши мысли материальны, думай, что станешь директором и станешь!
– Покажешь пример? – Татарин ухмыльнулся.
– Почему бы и нет? – Стас усмехнулся ответно, а про себя подумал: «Хотя у нас такой же, только играет в демократию, а за собственное кресло держится похлеще диктатора».
Мэннинг жестами объяснил – кончил, салфеткой обтер изделие. Рамиль сбегал для согласования дальнейших действий, вернувшись, провозгласил калтыжанину:
– Тебе повезло, завтра едем к вам!
– Как завтра? Мне командировочные на неделю выдали.
– Он закончил, и нас больше ничто не задерживает – чем быстрее запустим наш нагнетатель, тем лучше. Да и мы выходные проведем на море, когда еще такой шанс представится?
– Тоже верно. Только что мне теперь делать?
– Съезди в центр, погуляй по «арбату», посмотри кремль…
– Составишь компанию?
– Я бы рад, но мне еще за билетами ехать. Давай паспорт.
Красная книжка перекочевала в руки Рамиля. На обед они вышли за проходную, вместе со слесарем, виляющим сам по себе, как хвостик.
– Что-то совсем не хочется киснуть одному. – Сорокин почесал нос. – Может, по пивку?
– Мне еще после обеда работать, – пробурчал Рамиль. – За билетами ехать.
– А нам татарам, что война, что сабантуй. – Славянская внешность Сергеича выдала прилысенность к алкоголю.
– О-о! – Глаза Стаса округлились. – Он и говорить умеет.
– Наливай, – лаконично заметил передовик.
Рамиль третьим быть не захотел. Пить на пару с пропойцей Сорокина не прельщало – отказался, не заморачиваясь на благовидность причины.
Под аккомпанемент накрапывающего дождя Стас добрался до гостиницы. Бомж-лапша пластом легла в тарелку, надкушенный полиэтилен пролился жидкостью, мерзкой на вид, но со вкусом курицы. Из другого пакета просыпалась «солома» зелени. Кипяток залил тарелку до краев, сверху «обед студента» накрылся аналогичной тарелкой.
Юноша чуть не до пола провалился на железной сетке кровати, шелестнул компьютерным журналом.
Прочитав три страницы, присел за стол. Журнал с трудом притулился к графину, как подставке для чтения. Алюминиевая ложка, помнящая борщи советской столовой, путалась, размешивая лапшу. Глаза сосредоточенно скользили по строчкам.
Перекусив, юноша вновь завалился с прессой на кровать под бормотание телевизора «Радуга». На столе натюрмортом смотрелись вылизанная тарелка, крошки бородинского хлеба, пустая кружка с коричневыми разводами, походная банка из-под майонеза, где кофе тесно перемешалось
Начитавшись до отвращения, Стас решил-таки ознакомиться с достопримечательностями, подробно расспросив вахтершу названия и как доехать.
По «арбату» ползала взад-вперед молодежь с бутылками наперевес. В начале улицы стоял парень в оранжевых штанах, серьгой в ухе, и, несмотря на пасмурность вечера, в черных очках. Подобные типы, как в строю, стояли через каждые десять шагов. Один остановил калтыжанина:
– Девочку хочешь?
Стас опешил. Вгляделся в тонировку стекол, пытаясь угадать раскосые глазки, по-пионерски отсалютовал.
– Всегда хочу!
– Блондинку, брюнетку?
– Рыжую.
– Толстую, худую?
– Склонную к полноте. Ты что, соцопрос проводишь?
– Тысяча. Нормальная цена?
Южанин перехватил инициативу:
– Долларов или евро?
– Рублей.
– За ночь или день?
– Час. – Сутенер озлобился. – Прикалываешься?
– Провожу соцопрос.
– Ааа… – далее последовала эмоциональная татарская речь, скорее – брань.
Но Сорокин, не владея, пропустил мимо ушей, отдавшись созерцанию стелы с часами, арабской вязью вместо арабских цифр. Над циферблатом вздыбился белый конь, воспарил мальчик со свирелью, девушка распахнула клетку для улетающей птички. «Поэт, пегас и муза… хоть здесь вы сошлись вместе».
По булыжникам процокали каблучки, взлетели ввысь – парень закружил девчонку в поцелуе. Другие юноши под часами тоскливо поглядывали на время, приподнимались на цыпочки, всматриваясь вдаль. Сутенеры к Стасу больше не приставали, получив незаметный для непосвященных сигнал о бесполезности окучивания.
В фонтане на камне присела скульптурная женщина, тщетно пытаясь схватить себя за голову. Видимо, в поисках золотого гребешка, свалившегося к худеньким ножкам. Прохожие бросали в воду монетки. Сорокин обратился к татарочке в черной бандане:
– А кто это?
– Су-Анасы, – пролепетала девушка.
– Суй чего, куда?
Девушка поджала губки, произнесла членораздельно:
– Не «чего-куда». А Су-А-на-сы. Водяная мать. «Русалочка» по-русски.
– Ой, пардоньте. – Южанин рассмеялся. – Никогда б не подумал. У нее ж ноги вместо хвоста!
– Хотите любви – бросьте монетку.
Стас недавно отказался, но запустил руки в брюки, на свет выудил мелочь. Су-Анасы помогала дешевле ребят в оранжевых штанах.
– На такую красотку не жалко!
Рубль серебряной чешуей нырнул в фонтан. Калтыжанин заозирался по сторонам, ища ускользнувшую азиатку. «Уплыла. Не сработало. Твою водяную мать!»
Сорокин сунул деньги в прорезь ближайшего киоска – на свет выставилась банка пива. Щелкнула крышка, шепнула пена, вспучилась на свободе. Глоток взасос, насколько терпелось полупрохладной рези по внутренностям щек. Драконий выдох, и мир запеленала розовая приятность, плавность и неспешность бытия.