Эффект Нобеля

Кадацкий Андрей

Казанский «Арбат» огородился ухоженными зданиями и соборами XVIII-XIX веков. В предвечерье зажигались белые фонари. Молодежь развалилась на лавочках, посасывая горький портер. Набежавший ветерок перемешал автомобильный гул с площади, ароматы восточной кухни, полутяжесть городского смога.

На сувенирном лотке Стас приценился к тюбетейкам. Выбрал фиолетовую, расшитую бисером, после краткого инструктажа напялил:

– Похож я на татарина?

– Вылитый! – Армянин сверкнул золотым зубом, подсчитывая дневную выручку.

Пройдя

вперед, Сорокин остановился перед видным мужчиной исполинского роста, смахивающим на директора «Турбокомпрессора». Левой рукой памятник держался за лацкан пиджака, у бедра через правую конечность перекинулся плащ, пальцы мяли шляпу.

«Шаляпин, – прочел Стас. – Казань – родина Шаляпина?! Век живи – век учись».

В подтверждение из-за бронзового гения нарисовалась вывеска «Шаляпин Palace Hotel». Рядом величественно возвышалась церковь с колокольней. «Не удивлюсь, если Федора Иваныча крестили именно здесь».

Пройдя еще пару шагов, калтыжанин захлебнулся в ароматных наплывах. Неповторимый, чувственно-терпкий запах, услаждающий обоняние, только когда кулинария возведена в ранг искусства. Нюх, незнакомый с татарскими разносолами, распознал лишь плов и чай.

Южанин уперся в многоугольную пирамидку, на маленьком постаменте с буквами «N», «S», «E», «W». Вокруг по брусчатке разлеглась роза ветров с гравировками: «До Москвы 722 км», «До Рима 3050 км», «До Северного Полюса 3808 км», «До Мекки 3903 км», «До Пекина 5093 км».

Вспомнилась ухмылка Рамиля. «Покажешь пример?» Стас поддел тюбетейку. «Да уж, до генерального мне точно, как до Пекина…»

Посреди мостовой раскорячилась карета. Детишки, как муравьи, неутомимо ползали по металлическим загогулинам. Девушки с гиканьем и ржанием фоткались на мобилы в несусветных позах, выпячивая прелести, стыдливо прикрывая глазки. Аналогичная картина наблюдалась рядом с лягушачьим фонтанчиком – лярвочки расселись по кругу и выплевывали воду, а рядом – детвора и прелестницы.

Проскочив мимо храмов, колоколенки и часовенки, Стас издали узрел башню с курантами и белокаменные стены. Кремль! Опорожненная банка смялась с алюминиевым хрустом, звякнув, упокоилась на дне урны. Шаг автоматом ускорился. Стрелой Сорокин долетел до площади перед кремлем.

– Стойте! – оглушил окрик.

Калтыжанин застыл на месте.

– Остановитесь, – призвал гид мгновенно скучковавшуюся группу. – Вот мы и дошли до конца казанского «Арбата» – улицы Баумана. Раньше она называлась «Проломная», потому что здесь проломили стены, и войска Ивана Грозного ворвались в крепость. Представьте, второе октября тысяча пятьсот пятьдесят второго года. Дружина Ивана IV готовится к штурму.

ГЛАВА IV

Штурм Казани

2 октября 1552 года. Раннее утро.

Монах Иван Глазатый сидел на бревнышке, развернув фряжскую филигрань, изредка почесывая затылок. Гусиное перо аккуратно

выводило буки и веди, тюкало в железные чернила, скреблось о стенки чернильницы.

Самозабвенный голос дьякона из походной церкви-палатки разносился окрест. Над застывшими в закопях витязями, осеняющимися крестами под «аминь». Над осадными башнями с пушками, готовыми благословить порохом. Над бранными полями и непролазными чащами с притихшей живностью.

Из церкви вышел князь Андрей Курбский. Сухое лицо заволокло тучами, узкий лоб морщился от неудовольствия, в очах сверкали молнии зачинающегося гнева. Раздраженность сквозила в уголках губ, подергивалась редкая бороденка, поверх бархатного кафтана светились доспехи.

– Что там монарх? Пора выступать, – молвил Михаил Иванович Воротынский в шлеме с крестом посередке и ферязи поверх лат.

– Молится, – буркнул Андрей. – Литургию затеяли – теперь вовек не кончат.

– Розмысл уже заряды заложил. Почти пятьсот пудов пороху… – Воротынский потеребил густую бороду, склонил голову к собеседнику, ища руководства. – Поджигать?

– Поджигай. – Князь махнул рукой.

– Помяни мое слово, Курбский – нашего царя погубит… религия! – бросил напослед Михаил Иванович и ушел распорядиться.

Блеклые лучи восходящего светила разбегались в стороны до невозможности. Багряный фронт захватывал небо над мечетями, минаретами и ханскими палатами, растекаясь медленно, как кровь из ссадин.

Стотысячное войско окружало крепость на высоком холме. Сто пятьдесят гафуниц и моржир прицелились в Казань. За месяц осады удалось подобраться к дубовым стенам. Посошные люди возвели десятки мостов через сливающиеся Булак и Казанку, со стороны Арского поля землей и деревьями засыпали глубокий ров, сделали подкопы для взрывчатки.

– А что ты там черкаешь? Ну-ка дай. – Курбский вырвал летопись из рук Глазатого, ища выход бродившему гневу. – И зачем ты, пономарь, пишешь таким дурацким языком: «Царь князь великий с великою радостию святую икону приемлет: «Слава тебе, – глаголаше, – создателю мой, слава тебе, яко в сицевых в далних странах варварских…»?

Андрей сплюнул.

– Курям на смех! Написал бы просто: «Слава тебе, создатель мой, слава тебе за то, что посещаешь меня, грешного, зашедшего в эти дальние варварские страны».

– Воевода, – гнусавым голоском залепетал Иван, – я тебя учу, как с врагом воевати?

– Тьфу ты! Ужо и говоришь, как пишешь. Еще б ты меня учил!

– Вот именно. Что о нас потомки подумают, если напишу, как ты велишь? Скажут, неучи – предки! Красиво написать не могли. Сам возьми и напиши, как хошь.

– «Как хошь», – передразнил Курбский, – а еще священник. Вот возьму и напишу!

– И напиши!

– И напишу! – Андрей замахнулся, но осадил. – Пентюх. Вот как-нибудь не убоюсь твоего сана. Не посмотрю, что ты – дьяк, отвешу тебе оплеушину. Шоб знал, как с князем гуторить.