Эфиоп (Книга 1)
Шрифт:
– Ну, что решил? Ходил он или летал?
– спросил отец Павло, возвращаясь.
– Не веришь?
– обиделся Сашко и запсиховал: - Мне не веришь?! Что ж ты за поп Гапоп такой?! А ну слазь с моего велосипеда!
И мысленно обозвал церковника "козлом".
– Сам ты это животное, от, - ответил отец Павло, читавший мысли на расстоянии.
– Верю. не мельтеши.
Наконец отец Павло сделал три полных круга по Лавре и вот что сказал паломнику:
– Дело вот в чем, - сказал этот либерально-демократический поп, - дело в том, Сашок, что Иисус наш Христос, как ты там ни крути, от, как ни философствуй, с какой стороны ни заглядывай, хоть сзади, хоть спереди, хоть по отцу, хоть по матери, принадлежит к гражданам еврейской национальности, от. И твое оскорбление ему, конечно, не в бровь, а в глаз. Вот если бы
– Не...
– Вот что он говорил, я запомнил: "Ну не странно ли, - говорил Лев Толстой, - что принадлежность к еврейскому племени великих людей вызывает такой болезненный интерес - а не еврей ли он? От. Казалось бы, так просто: все христиане суть евреи, потому что верят в еврейского Бога, чтят еврейских пророков, произошли от евреев Адама и Евы". Лев Толстой попытался объяснить все это одному непросвещенному толстовцу - молоденькому попу-антисемиту, посетившему Ясную Поляну. "Как же вы не любите евреев, если сам Иисус был евреем?" - спросил Толстой. Попик вытаращил глаза: "Как?! Иисус - еврей?! Не может быть!" - "Какой же национальности был Иисус, по-вашему?" - "Русским! От!" - "Иисус родился, жил и проповедовал в Палестине. Его матушка была еврейкой. Какой же он национальности?" - "Русский".
– "Его отчим был евреем, терпеливо продолжал Толстой.
– Его братья и сестры были евреями. Все его ученики, апостолы - были евреями. Обо всем об этом написано в Евангелиях. Кто же Иисус по национальности?" - "Это невозможно", - чуть не плача отвечал молодой священник. "Что невозможно? Еврейское происхождение Христа? Вы читали Евангелия? Хотя бы одно?" - "Да. Да. Да. Да. Все четыре. Но там об этом ничего не написано, от".
– "Чего "об этом" не написано?" - "О том, что Иисус был евреем. Может быть, он не был русским... я не настаиваю, что он был русским".
– "Кем же он, по-вашему, был?" - "Наверно, он был каким-нибудь славянином. От. Может быть, болгаром или сербом. Или даже хохлом. От". Граф едва сдержался, чтобы не послать далеко этого темного попика, махнул рукой и вышел из комнаты. А поп заплакал. От.
– Вот те на! Я ж не знал, что Иисус был евреем!
– взвыл Сашко Гайдамака. Он что-то понял.
– Что ж теперь делать?! Очень уж не хотелось ему в этот огненный гулаг.
– Что делать, что делать...
– передразнил отец Павло.
– Не знаю, что делать. От. Пить надобно меньше, Сашко. А еще лучше - совсем не пить. От. Это раз. Во-вторых, надо просить прощения. Покаяться надо, от. Но не просто словами, нет. Искупить тебе надо свою вину, от. Возлюбить надо граждан еврейской национальности как самого себя - вот и выйдет тебе амнистия. От.
– Хорошенькое дело, - пробормотал Сашко.
– За что же их любить?
– Крещен ли ты, Сашок?
– Не крещен, но верую.
– Хороший велосипед, - опять похвалил поп.
– Не парусят ли колеса, когда поперек ветру едешь?
– Сносит немного.
– Где взял?
– Где взял, где взял... Приз дали. За первое место на Кубке Мира социалистических стран.
– Тьфу ты... сосиськи сраны...
– опять сплюнул отец Павло, достал откуда-то из-под рясы мятую американскую сигарету, оторвал фильтр и щелкнул зажигалкой.
Сашко между тем в раздумчивости уже придавил руль и задрал ногу, чтобы сесть на "Кольнаго" и устремиться домой, в Гуляй-град.
– Постой, - сказал отец Павло.
– Опиши приметы. Как он выглядел, Иисус твой Христос?
– Ну...
– ответил Сашко, останавливая "Кольнаго" в сюрплясс.
– Черный. Рост у него ниже среднего, где-то под метр шестьдесят с кепкой. Сутулый такой, чернявый с проседью. Припадает на левую ножку. Ну, шнобель, губы толстые, глаза навыкате. Бороденка какая-то... Обычная жи... Обычное еврейское лицо. На кого-то очень похож - не могу вспомнить. На Ясира
– Так я и думал, - в сильном волнении прошептал отец Павло, жадно затянулся горящим концом сигареты, обжег язык и губы, стал сплевывать пепел, в сердцах швырнул сигарету под ноги и растер ее каблуком на священном асфальте Киево-Печерской лавры.
– Постой. Подожди. Я поеду с тобой. От.
Отец Павло вывел из пещеры трехколесную инвалидную коляску-мотороллер с кабиной и устремился вслед за Гайдамакой в Гуляй-град, чтобы проинспектировать видение.
* * *
Сашко Гайдамака
ГРАФФИТИ НА СТЕНЕ
КИЕВО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЫ
Как вышибают клин?
Путем иного клина.
А руку моют чем?
Как правило, рукой.
Когда во всех полках
исчезла дисциплина,
в святых церквах процвел
порядок - да какой!
Вы думаете, зря
вощеные полы там?
Вы думаете, зря поются тропари?..
Плох тот митрополит,
что не был замполитом!
И плох тот замполит,
что не митрополит!
(C) Евгений ЛУНИН.
Запись и литературная обработка.
ГЛАВА 15
ПРОПУСК В ОФИР
Писатель, не умеющий вдохновенно лгать
а лгать нужно только вдохновенно, и это большое,
далеко не всем дающееся искусство, - бравирует
своей откровенностью и честностью.
Ему ничего другого не остается.
Л. Шестов Апофеоз беспочвенности
Гамилькар возвращался на свой корабль после изнурительной бессонной ночи в одном из кривых севастопольских домишек, прилипших под акациями к Сапун-горе. Он раскуривал трубку и вспоминал свое последнее путешествие с Гумилевым. Пустыня за райскими вратами впадала в Лунное ущелье, там начинался Офир. Врата перед войной (что-то вроде пропускного пункта из литых чугунных стоек и перекладин с позолоченными бронзовыми узорами) хотя и не были открыты настежь, но и на замок не закрывались - петли для замка были сцеплены медной проволокой, входи - не хочу (после войны на них поставили инфракрас, как в проходе метро). Врата даже толком не охранялись, у ворот сидели по-турецки скорее для представительства, чем для охраны, - два голых, белобрысых, загоревших до черноты стражника - один с копьем, второй с мушкетоном. Они варили кофе в джезвах прямо на раскаленном песке и сосредоточенно играли в "морру"*1, выбрасывая пальцы на счет "три". Стражники узнали Гамилькара, но при постороннем кофе ему не предложили и для порядка потребовали пропуск. Гамилькар предъявил золотой перстень с печаткой из лунного камня.
– Це хто?
– спросил стражник с копьем.
– Это со мной, - ответил Гамилькар.
– А пашпорт у нього е?
– спросил стражник с мушкетоном.
– Фальшивый, - ответил Гамилькар.
– Хай скаже им'я.
– Какое? Настоящее?
– Будь-яке.*2
– Скворцов, - сказал Гумилев.
Стражник с мушкетоном написал бамбуковой палочкой на песке: "Шкфорцопф", и Гамилькар с этим самым Шкфорцопфом наконец въехали в Офир. В Лунном ущелье на первой же заставе они сменили ослов на мулов, выпили кофе и направились в горы.
Гумилев был добрым малым и хорошим белым человеком, по он ошибался, он забыл, что Ганнибалы в России все-таки водились - да еще какие!
– сам Alexandra Pouchkin числился по России не только Пушкиным, но и Ганнибалом, он был пра-пра-внуком одного из сфирских нгусе-негусов - его великого предка Арама Ганнибала в детстве украли арабские купцы, - и вот Гамилькар уже рассказывал Гумилеву офирскую легенду об "арапе Петра Великого", как продали арапчонка султану, султан подарил ребенка русскому царю Piter'y Pervom'y*3, русский царь крестил Арама и послал его учиться в Париж, где тот согрешил со знатной графиней, сделал ей ребеночка, запутался в долгах и дуэлях, поспешно вернулся - попросту удрал - в Россию, где и сгинул в Сибири после смерти Петра Первого. Все это передавалось с такими чудными подробностями, что нельзя было разобрать, где тут правда, а где художественный вымысел, где офирская легенда шпарила по "Арапу Петра Великого", где по "Трем мушкетерам", а где по биографии Мигеля Сервантеса, - но Гумилеву так хотелось верить в эту историю, а Гамилькар так походил на курчавый тропининский портрет Пушкина, что в нем вполне можно было предположить если и не прямого родственника великого позта, то хотя бы пятую воду на киселе и уж точно ровню по происхождению.