Его большой день
Шрифт:
Мать вздрогнула и резко обернулась. На ее лице застыл ужас.
— Бомбят, — сказал вполголоса Йожо. Во рту у него пересохло.
Мать молчала. Зузанка хныкала и терла рукой глаза.
Вслед за взрывами началась пулеметная стрельба. Эхо усиливало ее.
Самолеты показались снова. Теперь один из них направлялся к Поважскому ущелью, а другой — прямо к «Взрыву». За ним тянулся длинный черный хвост дыма. Накренившись на один бок, самолет приближался к Буковинке, все время снижаясь.
И
Пилот подбитого самолета сбросил остаток бомб, чтобы облегчить раненую машину. Но все равно не сумел спасти ни себя, ни самолет. Машина стремглав летела вниз и упала на гребень Буковинки.
— Горит!.. Мама, самолет горит! — закричал Йожо, поднимаясь с земли и стряхивая с себя грязь. За домом завыл Гром.
Но мать больше не вышла из дому. Она забилась в угол, прижав к себе плачущую Зузанку, как будто охраняя ее от опасности. Казалось, ничто не заставило бы ее теперь выйти из дома. Сердце у нее стучало так громко, что она сама отчетливо слышала этот стук.
До самого вечера в доме Хорватов царила подавленность. Пушечная пальба все не утихала. Об уходе Йожо разговор больше не заходил. Мальчик не решался, да и мать сама не начинала.
Когда стемнело, прибежал Габриель с заплатанным рюкзаком на спине:
— Пошли!
Йожо пожал плечами и искоса посмотрел на мать. Она сидела бледная, подавшись вперед и опустив плечи. Глаза глубоко запали. Ему стало жаль ее. Но остаться он не может. Чем дальше, тем отчетливее он чувствовал: не может. В голове вертелись слова Никиты: «Они и детей вешают».
— А меня мама пустила, — пришел на помощь Габо. — Говорят, здесь оставаться опасно и мальчишкам тоже. Немцы, если придут, заберут всех.
Мама резко подняла голову, словно ее ударило током.
— Заберут мальчиков, говоришь?
— Так на заводе сказали, — кивнул Габриель.
— А Никита мне говорил, что они и детей вешают, — выпалил Йожо.
На лбу матери собрались тонкие морщинки. Она напряженно думала.
— Мама, пусти меня! — Йожо взял ее за руку; рука была холодная.
Мать встала. Она показалась сыну необычайно высокой.
— Ну что ж, иди… иди! — сказала тихим, дрожащим голосом. — Ты точь-в-точь отец: все равно бы ушел, — и попыталась улыбнуться. Но это была горькая улыбка.
Йожо порывисто и радостно обнял ее:
— Мамочка, не сердись!
Хорватова поцеловала его в лоб и подняла над головой сына жилистую руку, словно хотела благословить его.
— Иди, — повторила она, — иди… А мы тут как-нибудь перебудем.
— Если будет плохо, уйдите
Затем оделся потеплее, взял с собой старый кусок брезента, который уже давно нашел в одной из построек «Взрыва». В карман сунул кусок черствого хлеба.
— Гром! Гром! — крикнул псу.
Пес бросился к нему.
— Пошли с нами!
И двое ребят с собакой двинулись в путь.
При переходе через Важский мост их остановил патруль: двое в гражданской одежде с красными полосками на рукавах — народная милиция, несшая в селе службу по наведению порядка и обеспечению безопасности.
— Стой! Кто идет?
Резкий луч карманного фонарика ослепил ребят. Пес злобно зарычал.
— Тихо, Гром!
— Мы идем в лес… к нашим, — объяснил Габриель.
Милиционеры знали ребят. Знали они и то, что их отцы стояли во главе сельского подполья. Поэтому их беспрепятственно пропустили.
— Передайте от нас привет!.. — крикнули они им вдогонку.
Ребята шли по хорошо знакомой лесной дороге, ухабистой, изрезанной канавками, усыпанной камнями.
За высокими деревьями дорога не была видна. Они часто спотыкались. В лесу пахло прелыми листьями, смолой и грибами. Кроны деревьев тихонько шумели. Вокруг царила такая тишина, что мальчики долго не решались заговорить. И только пройдя довольно большой кусок дороги, Габриель нарушил молчание:
— Йожо!
— Что?
— Когда я уходил, меня остановила Вера.
— Вера? — удивился Йожо, который о девочке совсем забыл. А тут его что-то кольнуло в груди. — Что она хотела?
— Спрашивала, что мы теперь будем делать.
— А ты?
— Сказал, что идем к партизанам… Она просила взять ее с собой.
Некоторое время ребята шли молча. Йожо думал о Вере. Ее желание было для него неожиданным, но понравилось ему. Как же они тогда могли ее прогнать…
— Ну и… ты не согласился.
— Какого черта, ну чего девчонке в это лезть, скажи, пожалуйста?
— Всегда ты так, — остановился Йожо. — Всегда, и в сушильне тоже. Надо было по-хорошему, а ты — какого черта. Представляю, как ты ей это сказал. Конечно, ей идти нельзя. Может, нам всю зиму придется в горах прожить. А там ведь мороз лютый… Но она правильная девчонка, эта Вера!
Габо лишь свистнул, но не сказал ни слова. А Йожо все думал о Вере, видел, как дрожат ее длинные ресницы, как она моргает, то быстро-быстро, а то медленно, спокойно, видел, как опустились уголки ее губ. Только сейчас его стала мучить совесть. Надо было заступиться за нее там, за сушильней, а не молчать.