Его называли Иваном Ивановичем
Шрифт:
В землянке стало тихо. Верзин, который уже поднес кружку с чаем ко рту, снова поставил ее на стол. Лицо его как-то сразу посерело, вокруг рта резко проступили морщинки.
– В своем отряде я бы не потерпел никаких пленных.
– Это ваше дело, хотя я вовсе не считаю это правильным.
– Держать немца в партизанском отряде?
– Верзин всем телом подался вперед, глаза его загорелись.
– Это уж слишком!
– Этот немец, - голос Тихомирова стал строг, - перешел к нам добровольно, а за время пребывания в отряде зарекомендовал
Заречнов почувствовал, что одно упоминание о Шменкеле как бы воздвигло невидимую стену между собеседниками.
– Вы что, считаете, на фашистский террор нужно отвечать тоже террором?
– Этого я не сказал, - запротестовал Верзин.
– Но мы должны безжалостно уничтожать наших врагов.
– Врагов - да, но Шменкель не враг.
– У немца это на лбу не написано!
– У предателя, который может находиться среди нас, это тоже на лбу не написано!
– Вы, конечно правы, - помолчав, признался Сабинов.
– Нельзя судить о человеке, которого мы совсем не знаем. И ваше дело, кого вы пошлете за "языком": этого немца или кого другого из партизан. Сама же идея хорошая. Я помогу вам установить связь с разведотделом армии.
Отпив из кружки несколько глотков, он продолжал:
– Мы хотим пробраться в район Духовщины. Разумеется, сделать это можно только после тщательной разведки местности. Если же посмотреть на такую операцию, так сказать, с точки зрения нашего взаимодействия, то... Сабинов развел руками.
– Вот здесь за одним столом собрались четыре партизанских командира...
Заречнов молчал, ждал, что скажут другие. Тихомиров тоже ничего не говорил.
Тогда Сабинов вытащил из кармана карту и продолжал:
– Район Духовщины как бы связывает Смоленск и Батурино. Объединенными усилиями, как мне кажется, нам удастся взять под свой контроль весь вот этот район.
– И он положил ладонь на карту.
Заречнов долго думал. Он не знал ни того, ни другого командира, которые сидели перед ним, однако из докладов своих разведчиков ему было известно, что оба соседних партизанских отряда - дисциплинированные соединения. Мысль совместно напасть на противника, который стал более осторожен в своих действиях, понравилась Заречнову. Однако план предстоящей операции нужно было продумать детально, безо всякой спешки. Сабинов же показался Заречнову человеком горячим. Заречнов поэтому сказал:
– Ваше предложение немного для нас неожиданное, у нас ведь тоже есть свой план действий.
– Одно другому не мешает, - заметил Тихомиров.
– Я думаю, мы сможем принять участие в проведении совместной операции. А как ты думаешь, командир?
– обратился он к Заречнову.
– Я согласен, - ответил тот и, повернувшись к Догаеву, спросил: - А ты не хочешь присоединиться к нам?
– Пока нет. Меня сейчас больше интересуют мины, которые вы начали изготовлять у себя в отряде. И не потому, что я - воентехник,
– О минах поговорим потом.
Заречнов встал, считая разговор оконченным. Догаев же продолжал сидеть, исподлобья поглядывая на Заречнова.
– Я, собственно говоря, и прибыл сюда за Шменкелем. Хочу попросить его у вас на некоторое время.
– Человек не книга, чтоб его можно было взять, а потом вернуть!
– Я этого и не говорил. Но у нас много трофейного оружия, и он помог бы нашим товарищам разобраться в нем и научил бы, как с ним обращаться.
От Заречнова не ускользнуло, что Сабинов и Верзин смущенно переглянулись.
– Ладно. Но завтра утром Иван Иванович должен быть в отряде.
Верзин и Сабинов не торопились прощаться с хозяевами. Они все что-то медлили, переминаясь с ноги на ногу. Ушли они лишь после того, как по вызову командира явился Шменкель и по-уставному доложил о своем прибытии.
В отличие от Просандеева Догаев построил свой партизанский лагерь подковой. В центре находилась лагерная кухня. Деревья здесь росли гуще, и землянки под их кроной были совсем незаметны. Фриц сразу же обратил на это внимание.
Шменкеля уже ждали. Из кустов вышел какой-то человек в темном пальто и валенках. Шменкель увидел, что на него направлен ствол немецкого автомата. Когда же человек пошел ему навстречу, Фриц понял, что это женщина, а потом, приблизившись, узнал ее.
– Ольга!
– выкрикнул Шменкель, всматриваясь в бледное, осунувшееся лицо девушки.
– Здравствуй, Фриц!
Они пожали друг другу руки и смутились, не зная, что и говорить. Выручил их Догаев. Заметив неловкое молчание, он сказал:
– Товарищ Сидорова, не называйте его, пожалуйста, Фрицем. Он этого терпеть не может. В отряде его все зовут Иваном Ивановичем.
– Я слышала об этом. У меня как-то само собой выскочило "Фриц".
– Я уже немного научился говорить по-русски.
– Фрицу было приятно, что Ольга удивлена этим.
– Мне бы очень хотелось поговорить теперь с вашим отцом. Вы знаете...
– Москва никс капут, ферштейн? Никс капут!
– передразнивала его Ольга.
– Как ваш отец? Какие известия из дому?
– Мама здорова. В нашем селе еще раз побывали фашисты. Они узнали, что отец помогает партизанам. Он никак не мог понять, почему вы тогда так неожиданно исчезли...
Только теперь Шменкель понял, что Сидоров был связным у партизан и в ту ночь, когда Фриц к нему попал, отец Ольги ждал прихода партизан.
– Потом обо всем поговорите, - прервал их Догаев.
– Вечер большой. Пошли.
По узкой тропке идти пришлось по одному. Впереди шагал командир, за ним - Шменкель, а замыкала шествие Ольга. Вскоре они вышли на лесную поляну. И хотя был день, здесь царила приятная для глаз полутьма - такие высокие кругом росли деревья.