Его называли Иваном Ивановичем
Шрифт:
– Спасибо. Я лучше постою.
– Как хотите. Ваши документы?
Шменкель стал рассматривать пленного. Лейтенант был среднего роста, худощав, русые волосы зачесаны назад. Он имел Железный крест второго класса. Внешне пленный ничем не выдавал волнения. Вот только пальцы дрожали.
Шменкель усмехнулся при мысли, что и этот тип, может быть, тоже принимает партизан за бандитов, которых просто-напросто боится. В соответствии с приказом Тихомирова Шменкель должен был вести допрос самостоятельно.
Взяв у пленного удостоверение и полистав его, Шменкель сказал:
–
– Да, я хирург.
– В организации немецкой армии я как-нибудь разбираюсь.
– Шменкель усмехнулся.
– Офицер резерва?
– Так точно.
– Давно на фронте?
– Год.
Шменкель перевел все это Тихомирову и снова обратился к пленному:
– Второй офицер, который с вами ехал, майор Вальдоф? Куда вы ехали?
– В Смоленск.
– Зачем? Может быть, вы сами все расскажете, господин доктор, или мне придется вытягивать из вас слова силой?
– Майор Вальдоф ехал в Смоленск для улаживания транспортных вопросов, насколько мне известно. Вообще, я не буду давать никаких показаний по военным вопросам... Я врач, хирург. Понимаете?
– Уж не хотите ли вы этим сказать, что ничего не понимаете в политике?
– Если хотите знать... именно так.
– Выходит, на войне вы занимаетесь, так сказать, гуманным делом?
– с иронией спросил Шменкель.
– Повторяю еще раз - я медик... хирург, и ничего больше.
"Известный трюк", - подумал Шменкель.
– С какой целью вы ехали в Смоленск вместе с майором? Отвечайте подробно.
– В штабе я должен был выполнить кое-какие формальности. С майором оказался совершенно случайно.
– Совершенно случайно. А в лагерь для русских военнопленных, что между Ярцево и Смоленском, вы случайно не хотели попасть?
Офицер закусил губу и молчал.
– Почему вы молчите, господин доктор?
– Шменкель встал.
– Лагерь этот находится как раз в том направлении, куда вы ехали. Ваше молчание говорит о том, что вы знаете о существовании этого лагеря. Или... может быть, мне рассказать вам, что происходит там? В этом лагере русским пленным в вены вводят воздух, чтобы они поскорее умерли.
Шменкель не спускал глаз с лица лейтенанта, но тот выдержал этот взгляд. Однако через какое-то время в глазах пленного появился страх, а на лбу выступили капельки пота.
– Я... я... Уж не думаете ли вы, что я... Я немецкий офицер, приносил присягу врача...
– Другие тоже приносили ее. Вы немецкий офицер, а я... тоже немец.
Лейтенант вздрогнул, от его выдержки не осталось и следа.
– Понимаю, - выдохнул он, - я слышал кое-что о подобных случаях, но не верил этому. Это так странно... редко. Возможно, эсэсовцы и делают нечто подобное, но я не могу допустить, чтобы врач мог пойти на такое...
– Господин Панзген, - прервал его Шменкель, - это не редкость, и делают такие вещи эсэсовские врачи, которые тоже являются медицинскими работниками. Они систематически занимаются уничтожением людей.
– Ничего
– Пожалуйста.
Лейтенант достал из кармана портсигар и закурил. Руки у него дрожали.
– Вы говорите о политике уничтожения. Я допускаю, что на войне иногда происходят вещи, которые в какой-то степени идут вразрез с понятием о гуманности, но говорить о политике систематического уничтожения русского населения... Нет. Вы, видимо, отдельные нежелательные явления, которые и я осуждаю, воспринимаете в несколько преувеличенном виде...
– Нежелательные явления?
– перебил пленного Шменкель, выведенный из себя подобного рода формулировками.
– Может быть, вы подразумеваете под этим сожжение деревень? Мы только что видели одну такую деревню. Фашисты сожгли или расстреляли поголовно всех жителей - от мала до велика. Жаль, что я не могу вам уже показать всего этого, чтобы вы сами оценили немецкое чувство гуманности. И это, господин Панзген, далеко не единичный случай.
Шменкель встал и наклонился над столом:
– Скажите, куда вы ехали?
– В Смоленск.
– Голос пленного стал тверже.
– Седьмая танковая дивизия подлежит отправке на запад для срочного переформирования. Она понесла большие потери. Кроме того, имели место инфекционные заболевания. Климат в этих местах, особенно весной, очень нездоровый. В большинстве случаев госпитализация не требуется. И солдаты, разумеется, не хотят...
– Понимаю.
Шменкель перевел сказанное лейтенантом Васильеву и комиссару.
– В своих частях солдаты чувствуют себя лучше, а на Западном фронте им вообще живется спокойнее благодаря американскому способу ведения войны, продолжал пленный.
Пока партизаны переговаривались, пленный все время нервничал, а когда комиссар замолк, он сразу же заговорил:
– Из Смоленска я хотел привезти хинин. А это оказалось бы возможным, если бы я поехал с майором.
– Помолчав немного, он спросил Шменкеля: Скажите, вы немец из Поволжья?
– Нет. Я, как и вы, немец из рейха, бывший ефрейтор вермахта. Конечно, в ваших глазах я изменник.
– Мне ясны мотивы, которыми вы руководствовались... И это достойно уважения.
– Достойно уважения?..
– Шменкель замолк.
– Потому что вы находитесь в наших руках? Но если б мы поменялись местами, я, господин Панзген, сразу же превратился бы в дезертира, которому вы незамедлительно вынесли бы смертный приговор.
– Допускаю, что в условиях... Но сейчас вы взяли меня в плен.
– Врач сделал паузу.
– Почему вы боретесь против Германии и своих товарищей?
– Против своих товарищей?.. Они никогда не были моими товарищами, господин Панзген. Война эта преступна как по отношению к немецкому народу, так и по отношению к другим народам. И тот, кто участвует в ней на стороне агрессора, независимо от того, делает он это сознательно или бессознательно, не может быть моим товарищем.
– В таком случае, я выгляжу в ваших глазах изменником, хотя, как войсковой врач, я ни в чем не виноват и совесть моя чиста.