Эгоист
Шрифт:
Клара вновь взяла отца под руку и, внезапно просияв, сказала:
— Сириус, папа!
— Сириус? — повторил он с глубоким изумлением. — Скажи на милость, имеется ли в твоем восклицании проблеск здравого смысла, пусть хотя бы женского?
— Милый папа, просто я забыла название этой звезды и вдруг припомнила.
— Так ты думала о той самой звезде, которую увидел царь Агамемнон перед тем, как принести свою жертву в Авлиде{67}? Но, право же, любовь моя, моя дорогая Ифигения, твой отец не намерен
— Я не ослышалась, папа, он, кажется, велел тебе меня щадить?
— Можно подумать, что нынче и в самом деле все помешались; недаром эту звезду называют Большим Псом{68}, — пробурчал он.
Глава сорок четвертая
Клара взглянула на плывущие в небе облака. Свободная, как они, она летела вместе с ними… Однако, дабы не раздражать отца, она благоразумно сдержала свое ликование.
В двенадцать часов звонок созвал всех ко второму завтраку.
Разговор не клеился, да и мало у кого был аппетит. Клара вышла к столу, чтобы по выражению лица миссис Маунтстюарт понять, как обстоят дела. Сэра Уилоби присутствовать обязывал долг гостеприимства. Трапеза проходила, как сборище глухонемых, которых зачем-то усадили вокруг накрытого стола; томительная тишина, изредка прерываемая звоном посуды, напоминала церковь, когда, в ответ на увещевания священника, на серебряное блюдо, позвякивая, падают медяки прихожан. Полковника де Крея, попытавшегося разрядить атмосферу очередной остротой, постигла участь приходского мальчишки, некстати расшалившегося в божьем храме. Единственный, кто воздал должное искусству повара, был доктор Мидлтон. Он свято чтил часы, отведенные человеку для утоления голода, и не позволял себе отвлекаться посторонними мыслями, несовместимыми с этим процессом.
— Вы говорите, что наступили плохие времена, — возразил он Уилоби, затеявшему разговор о политике, — и что нынешний кабинет вертит нами, как вздумается. Что ж, сэр, оппозиция своими бурными протестами только придает кабинету стабильность. Умным людям, на мой взгляд, остается лишь уйти в себя, подобно тому как семя уходит в землю — чтобы во благовремении прорасти. Положитесь на природу и прозябайте как зерно, уповая на смену времен года, — таков мой совет.
Совет доктора Мидлтона был превосходен, но он, к сожалению, исключал возможность дальнейших дебатов. Разговор заглох.
Внимание общества было приковано к аппетиту доктора Мидлтона — при первых признаках его утоления все готовились встать из-за стола. Доктор, как и следовало честному человеку с безупречной совестью, который исполняет свой долг по отношению к самому себе, не замечал всеобщего напряжения. Спокойно отведав каждого кушанья, он так же спокойно, обращаясь к мисс Изабел и мисс Эленор, принялся цитировать Мильтона. Но едва доктор проглотил свой последний кусок, все, как по сигналу,
— Этот день, — заявил он девствующим тетушкам, следуя за ними в гостиную, — этот день не будет для меня потерянным, если мне позволят посвятить его остаток вам.
— Нам кажется, что надвигается гроза, — пролепетала одна из них.
— Ах, она неизбежна, — вздохнула другая.
И они принялись за свой дуэт:
— Мы привыкли читать в нашем Уилоби, как в книге, по малейшей тени угадывать его душевное состояние.
— С его младенческих лет, на протяжении его блистательной юности, и теперь, когда он вступил в пору возмужания…
— Он всегда был рыцарем до мозга костей.
— Долг. Долг превыше всего. Счастье родных, благоденствие подчиненных.
— Если он и гордится своим именем, то в этой гордости нет ни капли высокомерия. Он горд сознанием своих превосходных качеств.
— При случае он умеет проявлять смирение.
Доктор Мидлтон почувствовал в этих акафистах призыв к тому, чтобы и сам он проявил смирение.
— Будем надеяться… — начал он в искреннем порыве покаяния за свою неразумную дочь.
Но дамы возобновили службу:
— Он всегда относился к Вернону Уитфорду, как к брату, хоть тот и не Паттерн по рождению!
— Летиция Дейл могла бы привести вам тысячи примеров!
— И чтобы такого человека постиг такой удар!
— И чтобы вслед за ним готовился еще один — подобный же!
— Возможно ли понять его столь превратно?
— Будем надеяться… — повторил доктор Мидлтон.
— Неужели тот, кто делает столько добра людям, не имеет права ожидать, что и с ним немного посчитаются?
— Помню, Уилоби совсем малюткой как-то забрался на стул и никому не позволял поддержать его — хоть он чуть не упал. Он требовал, чтобы мы восхищались тем, какой он высокий. Помнишь, Эленор? «Я солнце этого дома! Я выше вас всех!» Ах, это было неподражаемо!
Чувство! Он всегда требовал чувства! Ему было всего четырнадцать лет, когда его кузина Грейс Уитфорд вышла замуж. Он тотчас уехал. Они очень дружили, и он нескоро вновь появился среди нас. С ней он так и не захотел больше встречаться.
— Да, но мужу ее он оказывал неизменное покровительство. Уилоби всегда был великодушен. Единственный его недостаток…
— …это избыток чувствительности. В этом…
— …весь его секрет. Но никто…
— …не должен этого знать! Он и теперь, взрослый, такой же, каким был в детстве. Никому не пришло бы в голову винить Уилоби Паттерна в недостатке мужественности. И однако… отчего это так?.. Он страдает, как никто, если не чувствует себя любимым. Между тем собственные его привязанности незыблемы и неизменны.