Эгоист
Шрифт:
— Если бы я могла знать ваши чувства!
— Я испытывала признательность к сэру Уилоби и горевала за мистера Уитфорда.
— Горевали?
— Ну да! Я видела, как тяжела, как почти непосильна для него задача, вываленная на него сэром Уилоби: вежливо дать мне понять, что планы его кузена не отвечают собственным его желаниям.
— Ах, Клара, в каких-то вещах вы бываете так проницательны!..
— Да, он щадил меня. Я видела это по тому, как он уклонялся… И он был, как всегда, очень мил. Мы ходили с ним по парку бог весть сколько времени — мне, впрочем, наша прогулка не
— И вы так и не коснулись этой темы?
— И за версту к ней не подходили. Да иначе и быть не могло. Ведь чтобы задать девушке… известный вопрос, нужно испытывать к ней уважение. Он же, мне кажется, по-своему даже расположен ко мне, но только как к веселой и легкомысленной приятельнице.
— А если бы он сделал вам предложение?
— Он — предложение? Когда он меня презирает!
— Какое вы дитя, Клара! Или у вас страсть морочить людей? Вы, верно, порядком помучили его, а теперь решили взяться за меня.
— Но как же ему меня не презирать?
— Нет, вы в самом деле так слепы?
— Быть может, мы обе с вами слегка ослепли, мой друг?
Подруги обменялись глубоким, испытующим взглядом.
— Вы намерены ответить на мой вопрос, сударыня? — спросила Летиция.
— То есть на ваше «если бы»? Если бы он и стал просить моей руки, то лишь из снисхождения.
— Вы опять увиливаете!
— Постойте, дорогая Летиция! Он просто-напросто проявил чуткость, чтобы не причинить мне боли.
— Иначе говоря, вы дали ему почувствовать, что это причинило бы вам боль.
— Друг мой! Позвольте прибегнуть к сравнению. И тогда, быть может, вам легче будет понять, чем я была во время нашей с ним беседы. Итак, представьте себе поплавок рыбака — он спокойно лежит на воде и, послушный малейшему движению удилища, готов либо погрузиться в воду, либо взвиться в воздух. Я была точно таким поплавком.
— У сравнений есть опасное свойство, — удовлетворяя того, кто к нему прибегает, оставлять слушателя в прежней неизвестности, — сказала Летиция. — Вы сами признали, что если бы он отважился сделать вам предложение, вы испытали бы тягостное чувство.
— Я была поплавком, поймите! Это самое точное сравнение: я была пассивна, как поплавок. Глядя на мою неподвижность, казалось, можно было заснуть. Но в любую минуту я могла бы исчезнуть в глубинах или, послушная удилищу, взметнуться в воздух. Ну, а рыбка — не клюнула!
— Хорошо, исходя из вашего сравнения, положим, что рыбка, — или рыбак, не знаю, кто из вас кем приходится… Но нет, вопрос слишком серьезный, чтобы играть в аллегории. Итак, вы хотя бы дали ему понять, что оценили его сдержанность?
— О да.
— И ничем не помогли ему эту сдержанность нарушить?
— Вспомните, Летиция, я была поплавком, всего лишь поплавком у рыбака!
Летиция ничего не ответила и только вздохнула.
Она была обескуражена; она чувствовала, что в Кларином сравнении таится какой-то смысл, но, как ни ломала голову, не могла до него добраться.
— А если бы он все же заговорил? — спросила она снова.
— Он слишком честный человек.
— Я, кажется, начинаю понимать мужчин, обвиняющих нас в том, что мы, подобно кошкам, бродим
— Ну, хорошо, Летиция, если бы он заговорил и если бы я могла поверить в его искренность…
— В искренность честного человека?
— Ах, я не в нем сомневаюсь, а в себе! Если бы! О, я бы, наверное, сгорела со стыда. Где это я читала? В каком-то романе… о неугасимой искре. Ну, так вот, эта искра попала бы мне в самое сердце.
— Но отчего же стыд, Клара? Ведь вы свободны?
— Да, то, что от меня осталось.
— Я еще могла бы вас понять, если бы в вашем сердце выгорели все чувства, кроме гордости.
— А мне, напротив, кажется, что если бы в моем сердце не было иных чувств, кроме гордости, мне нечего было бы стыдиться.
Летиция была озадачена.
— И человек, придумавший столь странную комбинацию, вызывает у вас чувство живейшей признательности? — раздумчиво произнесла она.
И вдруг ее осенила истина: Клара и в самом деле ни о чем не догадывалась.
— Но ведь Вернон любит вас! — вскричала она нетерпеливо.
— Не говорите таких вещей!
— Но это так, я знаю!
— Он мне ни разу не дал понять, что любит меня.
— Это ли не доказательство!
— А сколько было к тому случаев!
— Тем более!
— Но почему же он молчал, когда получил — пусть таким странным образом, — когда он получил полное право?
— Он боялся.
— Меня?
— Боялся ранить вас — да и себя, возможно. В таких случаях мужчине извинительно подумать и о себе.
— Но чего же ему было опасаться?
— Быть может, того, что вам дороже кто-нибудь другой?
— Но разве я давала основание… Ах, понимаю! Да, он мог этого опасаться, мог подозревать! Вот видите, какого он мнения обо мне. Разве может он любить такую девушку? Разбраните меня, Летиция, как следует! Мне нужно очищение огнем. Как я себя держала в этом доме! Меня, словно бесноватую, швыряло из стороны в сторону. И после всего этого меня еще любят! Нет! Это какая-то сказка об антикваре, подобравшем на поле сражения медальон, на который никто и смотреть не хотел — так он был поцарапан, испачкан. Теперь я вижу, что чувствовать себя любимой — это ощущать собственное ничтожество, пустоту и… стыд. Тут-то и становятся зримыми все наши пятна. Ни разу не подать и знака, когда всякий другой на его месте… Ах, позвольте мне вам не поверить, моя родная Летиция! Он человек чести, скажете вы. Но это-то и терзает меня больше всего! Если я и в самом деле, как вы утверждаете, любима таким человеком, то кого же, кого он любит? Женщину, с немыслимым для женщины бесстыдством трубившую направо и налево о себе и о своих делах! Я не могу вспомнить об этом без содрогания. О, я заглянула в свое сердце — страшное зрелище! Сколько я увидела в нем слабости — и куда только она могла бы меня завести! Отныне я никогда не буду судить женщин строго — хоть эту пользу я извлекла для себя. Но быть любимой! Верноном Уитфордом! Чтобы полюбили меня, такое ничтожество, и после того, как я так растерзана! Но вы это просто сами решили! У вас нет оснований для такого предположения! Почему вы меня вдруг целуете?