Эгоист
Шрифт:
— И вы не подозреваете о причине?
— Меня она не касается.
Клара слегка порозовела, однако выдержала пристальный взгляд своего друга.
— Кросджей лег?
— Давно. Он явился к десерту, но ни к чему не притронулся.
— Странный мальчик!
— Совсем не странный, Летиция!
— Он даже не зашел пожелать мне покойной ночи.
— Ничего в этом странного не вижу.
— Но он всегда — и здесь, и у нас в коттедже — приходил ко мне проститься на ночь. Считается, что он меня любит.
— И еще как любит! Быть может, я и разбудила в нем какое-то
— Почему же вы говорите, Клара, что не видите ничего странного в его поведении?
— Он немножко вас боится.
— Но отчего бы Кросджею меня бояться?
— Друг мой, сейчас я вам все объясню. Этой ночью… Но вы должны его простить, все получилось нечаянно. Дверь в спальню Кросджея оказалась запертой, и он сбежал вниз в гостиную, свернулся калачиком на оттоманке и заснул под стеганым шелковым покрывалом мисс Изабел и Эленор — прямо как был в башмаках!
Мысленно благословляя Кларин такт, продиктовавший ей это комическое отступление, Летиция воскликнула:
— Скверный мальчишка — хоть бы башмаки снял!
— Он уснул, а потом проснулся. А наутро рассказал о том, что слышал. Милая, у него не было дурного умысла — напротив! Ну вот вы и рассердились! Но он раскинул своими мальчишескими мозгами и хотел сделать, как лучше. А теперь это разошлось по всему графству. Ну, не хмурьтесь! Пожалуйста!
— Вот отчего леди Буш держалась со мной так странно! — воскликнула Летиция.
— Милый, милый друг, — снова начала Клара. — Ну, почему… быть может, я и злоупотребляю вашим расположением, но позвольте мне напоследок… ведь я завтра уезжаю… Ну, почему, скажите, отказываетесь вы от своего счастья? И эти милые, добрые мисс Паттерн, они близки к отчаянью. Они говорят, что ваша решимость непоколебима, что вы глухи и к их мольбам, и к настояниям вашего отца. Неужели у вас еще остались сомнения в силе его привязанности? У меня — ни малейших. Я всегда была убеждена, что это самое его глубокое чувство. Если бы до своего отъезда я могла видеть вас… обоих вас… счастливыми, я бы почувствовала огромное облегчение, я бы ликовала!
— Помните нашу прогулку — когда вы проводили меня до коттеджа? — тихо спросила Летиция.
Клара зажала уши, словно не желая ее слушать.
— Ах, если бы до моего отъезда… — продолжала она. — Если бы я могла быть уверенной, что свершится то, о чем мечтают все, у меня бы свалился камень с души. Мне так хочется видеть вас счастливой — да и его тоже! Вы, может, думаете, что я прошу вас заплатить по моему векселю? Что ж, думайте, если угодно! Но нет, я прошу вас об этом почти бескорыстно. Я благодарна ему от всей души. Он умеет быть по-настоящему великодушным.
— Это эгоист-то?
— Кто эгоист?
— Вы забыли тот наш разговор?
— Ах, помогите мне его забыть! Забыть тот день, забыть все те дни! Это я была эгоисткой. Мне хотелось бы считать, что я провела это время под землей и только теперь вышла на поверхность. Если бы я и в самом деле восстала из могилы, я не чувствовала бы себя более испачканной, оскверненной, лишенной человеческого образа, чем ощущаю себя сейчас — право!
— А что — он задумал еще одну? — спросила Летиция.
Кларино лицо порозовело.
— Неужели вы не слышали? Комбинация, разумеется, несбыточная, но руководствовался он самыми добрыми намерениями. В другое время я, быть может, не поняла бы его, как сейчас. И он, и я, мы оба хотим видеть своих друзей счастливыми и благополучными.
— Вы возбуждаете мое любопытство, — не без иронии отозвалась Летиция.
— Дорогой друг, завтра мы расстаемся. Мне хотелось бы, чтобы вы запомнили меня не такой уж скверной, какой я могла вам показаться, — по крайней мере, вы должны понять, что я была искренней. Пусть в безумном своем нетерпении я вела себя, как дикарка, но я никогда не лицемерила. Я понимаю, что и этот образ не слишком привлекателен, но такова уж ваша Клара, такой, во всяком случае, она представляется самой себе. Хорошо, я вам скажу. Он выразил желание, чтобы… чтобы я обещала отдать свою руку и сердце мистеру Уитфорду. Видите, как он добр!
Летиция широко открыла глаза.
— Вы в этом усматриваете проявление его доброты?
— Намерение было доброе. Он послал ко мне мистера Уитфорда и просил, чтобы я его выслушала.
— А по отношению к мистеру Уитфорду, по-вашему, это был добрый поступок?
— Я вижу, наша знаменитая прогулка, Летиция, произвела на вас неизгладимое впечатление! Оно и не удивительно. Я была тогда как в горячке.
— И вы согласились его выслушать?
— Да, представьте! Я сама себе удивляюсь, но мне казалось, что я не имею права отказаться.
— И наш бедный друг пытался объясниться вам в любви?
— Он? Нет! Что вы!
— Вы сразу дали ему понять всю безнадежность такой попытки?
— Я? Нет.
— Быть может, деликатно, тонко?
— Да нет же!
— Надеюсь, вы не вздумали им играть? Он человек большого сердца.
— Право?
— И вы сомневаетесь? Как-никак вы имели возможность узнать его душу.
— Передо мной он не раскрывал своего большого сердца — даже самого верхнего слоя этих бездонных глубин.
Летиция нахмурилась.
— Нет, — сказала Клара, — нет, она не кокетка, уверяю вас.
Летиция засмеялась.
— Вы так и не утеряли той «ужасной власти», которую — помните? — заставили меня испытать в тот день на себе.
— Как жаль, что я не в силах, видимо, употребить мою пресловутую власть во благо.
— И он ничего не сказал?
— Ну нет, он говорил много. О Швейцарии, о Тироле, об Илиаде и об Антигоне.
— И это все?
— Что вы! Он говорил также и о политической экономии. Согласитесь, что положение, в каком мы очутились, было несколько необычно — во всяком случае, для меня. Но вы мне ничуть не сочувствуете!