Егор Смирнов: каникулы в СССР. Том 1
Шрифт:
Мама вдруг повернулась от раковины, вытерла руки, заглянула в хлебницу и недовольно цокнула языком, покачав при этом головой.
— Егор, сбегай-ка ты лучше за хлебом. Купи полбуханки черного и батон. — Мама сходила за кошельком и достала две монетки: двадцать и одну копейку. — Полбуханки за восемь и батон за тринадцать.
И тут мне почему-то вспомнилась песня группы «Чайф»: «Бутылка кефира, полбатона…» До ее выхода в свет оставалось еще долгих восемь лет, а я, получается, ее уже знаю. И так мне вдруг захотелось вот этого самого советского кефира из бутылки с
— Мам, а на кефир дай денег. — Я постарался изобразить максимально жалобный взгляд. — А то что-то я давно его не пил, аж соскучился.
— Как это давно не пил? — Мама удивленно на меня посмотрела. Потом для верности заглянула в холодильник. — Сегодня же с утра целую кружку выпил. Еще три ложки песка туда насыпал. Так ведь и попа слипнется. — Усмехнувшись, пожурила меня она. — Ладно, тогда еще и кефир. — И она достала еще тридцать копеек. — Ой, чуть не забыла. Еще масла сливочного «Крестьянского» грамм двести на развес. Оно три пятьдесят за кило стоит. — Мама забрала мелочь, достала из кошелька желтенький бумажный рубль и, подумав, положила еще сверху двадцать копеек. — Сдачу принесешь! — Строго добавила она.
Заглянув под раковину, куда мы складывали все пустые, но еще неподготовленные к сдаче бутылки, мама сказала:
— Вот заодно и бутылку из-под твоего утреннего кефира сдай. Пятнадцать копеек все-таки! Надеюсь, что ящики свободные под пустые бутылки в магазине еще остались. Иначе не примут. Ну, если что, обратно принесешь. Только помой ее сначала.
Я с готовностью выбрался из своего угла, достал из-под мойки бутылку и потянулся к ручке включения колонки.
— Куда?! — переполошилась мама. — Я сама! Включай воду.
Мама всегда переживала, что я что-то не так сделаю и колонка сломается или, не дай бог, взорвется. В случае поломки приходилось, порой, неделями ждать, пока работники Горгаза заменят горелку или еще какую-нибудь важную деталь. И все это время, чтобы умыться, помыться или вымыть посуду, мы вынужденно кипятили воду в кастрюлях.
Я повернул кран горячей воды, а мама, выждав несколько секунд, включила колонку. Та зажглась с громким то-ли хлопком, то-ли гулом. Этот звук, если честно, всегда меня немного нервировал.
Я подождал, пока потечет горячая вода, немного ее разбавил и достал большой ершик для мойки бутылок. Быстро справившись с поставленной задачей, я схватил рубль и мелочь со стола, засунул в карман шортов, закинул пустую бутылку в авоську и побежал в коридор одевать обувь.
Мама вышла за мной из кухни. В ее глазах сквозило неприкрытое удивление. Дело в том, что я раньше не очень-то любил ходить в магазин, а уж тем более — мыть бутылки. И мое нетипичное поведение привело маму в легкое недоумение.
Но она, видимо, сразу забыла про это, как только увидела, что я напяливаю на ноги свои любимые кеды.
— Ты же все ноги в них спаришь! — покачала головой она. — Надевай сандалии. В них полегче будет.
Спорить конечно же я не стал. Уж больно не терпелось мне заглянуть в наш старый советский продуктовый магазин, вспомнить,
Быстро накинув на ноги сандалии, я выскочил в подъезд и весело помчался вниз по лестнице.
Магазин находился в соседнем доме, расположенном всех ближе к дороге. Быстро добежав до него, я с нетерпением открыл первую дверь. Здесь был небольшой закуток, из которого вели две двери. На правой висела табличка «вход». Я дернул за ручку и вошел внутрь.
Магазин встретил меня обычной покупательской суетой. Людей было не так много. Кто-то выбирал хлеб у деревянных лотков, установленных в специальных стойках, кто-то взвешивал весовой товар, кто-то уже стоял очередь в кассу. Компания подвыпивших мужиков толпилась напротив отдела с алкоголем. Одна из продавщиц смотрела на них осуждающим взглядом и строго качала головой. Видимо, это их и сдерживало. Наконец, один из них, похоже, что самый смелый, подошел к прилавку и предельно серьезным и по возможности максимально трезвым голосом произнес:
— Пол-литра! «Столичной»!
Судя по всему, до продавщицы все-таки дошел дух перегара, хотя я и видел, как мужчина до этого пытался заглушить его, разжевав солидный кусок лаврового листа. Она поморщилась, гневно глянула на покупателя и нехотя выдала ему с витрины бутылку водки. Мужики тут же всей гурьбой поспешно ретировались к кассе.
При виде всей этой картины я сочувственно улыбнулся в сторону незадачливых выпивох и двинулся в сторону витрины с хлебом. Здесь на деревянных лотках, установленных друг над другом в четыре этажа, лежали батоны нарезные, буханки и половинки буханок ржаного и бородинского хлеба, а рядом, на двух лотках расположились маленькие булочки с изюмом по десять копеек за штуку.
Я тут же вспомнил их ни с чем не сравнимый вкус. Особенно я их любил есть с молоком. Не знаю почему, но с кефиром мне нравился именно белый хлеб, особенно его мягкая и хрустящая горбушка, а вот с молоком — булочки с изюмом. Рот сразу же наполнился слюной, и я судорожно сглотнул.
И эти самые чудесные булочки лежали на лотке сплошной выпеченной массой во всю его ширину. И их надо было от этого огромного пирога отламывать. Поэтому сверху и снизу у них получалась румяная запеченная корочка, а по бокам — белый мякиш, из которого проглядывали крупные изюмины. Я всегда любил отламывать боковые булочки, потому что там было больше всего корочки, которая мне безумно нравилась.
Но в этот раз придется обойтись без них. Жили мы не богато и лишние, несанкционированные мамой траты, могли подорвать доверие ко мне. А мне этого жуть как не хотелось.
Так что я пересилил себя и отошел к лоткам с батонами. С виду все они были свежими, но, тем не менее, рядом с ними на веревке висела специальная металлическая лопатка, которой можно было проверить хлеб на мягкость. Помню, как в детстве я любил ей пользоваться, и при этом часто проказничал, пытаясь обязательно надавить на батон так, чтобы проломить верхнюю корочку до белого мякиша. Мама всегда меня за это ругала.