Эха – на!

Трусов Вадимир

Считайте меня кем угодно, но я с детства не хотел, чтобы герой знаменитого фильма известных братьев – режиссеров, выплыл. При всем уважении к обаянию и потрясающему мастерству действительно выдающегося артиста, сыгравшего этого, с позволения сказать, товарища. К тому же я всегда сочувствовал каппелевцам, которых Анка поливала из пулемета. Правда шли они в атаку в форме марковского офицерского полка, но это не столь уж важно. Кстати, Боб, как выяснилось однажды в процессе нашей с ним беседы на означенную тему, был вполне со мной солидарен. И не думайте, что мы являли собой борцов с режимом. Нет. Просто нельзя было интуитивно с младых ногтей не чувствовать лицемерия и вранья, царивших вокруг. Это не сложно, когда говорят одно, а делают другое. Тем более, что как впоследствии выяснилось, генерал Каппель был настоящим православным воином, храбрым и верным присяге офицером, и это он, а не его удачливый кинопротивник, предпочитавший ездитьв авто, привязанный к коню, после ампутации обмороженных стоп, встречал и провожал в седле части своего корпуса, проходившие мимо него, дабы участники Ледяного сибирского похода видели своего командира верхом, а не на носилках. Это Каппель, захватив золотой запас Российской империи, не взял себе ни копейки, лишь велел пересчитать и обеспечить охрану до передачи нескольких сотен миллионов рублей Верховному правителю, и передал всё в целости и сохранности. Это он в ответ на письмо пермских чекистов, захвативших жену и детей генерала, и желавших поторговаться с ним по такому случаю, написал такую сентенцию, мол, расстреляйте мою семью и в России появятся новые мученики за веру, царя и Отечество; а я вас бил и бить буду. Отчего же отказывать такому человеку в уважении и памяти? Помню я спросил отца, а почему так жестоко поступили с государем императором и его семьей? Ведь дети – то, по крайней мере, были ни в чем не виноваты? Как же так?! Папа ответил, конечно же, мол, шла война, войска верховного правителя, адмирала, наступали, была угроза освобождения царя, что означало воскрешение для врагов диктатуры пролетариата символа свергнутой власти и т. д. и т. п. Выхода,

значит, иного не сыскалось. Я выслушал все, кивнул, дескать, понял. А на самом деле испытал некоторую досаду, оттого, что ответ меня не убедил. Я очень верил отцу, он, по моему глубокому тогда убеждению, все знал и обо всем читал, я не мог и предположить, что на какой – либо вопрос папка не ответит убедительно. Огорчение и досада охватили меня именно в виду необъяснимости причин убийства царской семьи. Со временем огорчение ушло, но досада стала глухой, дремлющей глубоко в душе и сердце, ненавистью. Пока еще не вполне нашедшей своих адресатов. Это был непростой, извилистый и долгий путь. Первый раз она прорвалась наружу лет в девятнадцать. Я приехал домой на каникулы, и в разговоре с родителями (а мы обсуждали статью в Литературной газете, как раз о Гражданской войне, и довольно еще робко и схематично о белом движении, в частности) вдруг рявкнул: «Да лучше бы дроздовцы тогда всех поубивали. Может и не было бы того, что сейчас творится. Уж по крайней мере врали бы меньше, и воровали бы не так!» Никогда не забуду как вдруг побледнела мама, спросив растерянно: «Сынок, что же ты говоришь? Как же можно?» И это был второй раз в жизни, когда мама была так растеряна. А впервые мамино лицо стало бледнее её медицинского халата после декламации мною стишков о Садко – богатом госте и еще о том как «Жил был у бабушки, чтоб мне хромать, серенький козлик, дай обнимать!». В пятилетнем возрасте угораздило меня попасть в детское отделение городской нашей больницы. Почки простудил и залетел на месяц в палату, где лежали ребята лет на пять, а то и на восемь меня постарше. Ну, они и научили уму – разуму. Хорошей памятью я отличался уже тогда и, сколько себя помню, всегда читал стихи на детских утренниках, а потом на пионерских праздниках. Вот я маме и выдал перлы, не понимая конечно истинного их содержания. Ну, это к слову, а что касается красных – белых, я счастлив, что в конце концов наставил меня Господь на путь истинный и привел к осознанию величия идеи монархического правления, как единственно возможного для нормальной жизни родной страны. Я приверженец монархизма еще и потому, что он в наше время уже совершенно невозможен и утопичен. И теперь я во многом одинаково, с ненавистью и омерзением, отношусь и к большевистской уголовной камарилье и к противостоявшим этой дьявольской когорте либералам и генералам. Не знаю, за что считали они себя элитой российского общества, но бесспорен только факт их предательства по отношению к Николаю Александровичу и его семье. А измена государю означала и означает по сей день только одно – измена Богу и Отечеству своему. Это они, высшие военные и думские деятели отдали страну на поругание псам из своры, спонсируемой финансистами с Уолл – стрит и германским Генштабом. Это они причастны и совиновны в чудовищном преступлении, свершившемся в Ипатьевском доме. Надо же было им сначала все это устроить, а потом носиться с идеей спасения Святой Руси, в итоге потерпеть поражение и бежать на чужбину, и перестать на самом деле быть русскими, кто и что бы там не говорил. И самое страшное – кровь невинных жертв, мучеников и страстотепрцев, и сам тягчайший грех зверского убийства до сих пор лежит на всех нас. А мы отчего – то не спешим с покаянием. Но и каяться нужно умеючи, осмысленно. Покаяние – это не истошный вой. Нужно еще соображать в чем каяться. Соображаем ли мы? Сомневаюсь. Мы отчего – то вновь возвеличиваем красную псевдо героику и не желаем знать правду. Мы её боимся наверное. А как вам такая аналогия: кровавая сволочь, полицаи ровеньковские и краснодонские, ублюдки и фашистские прихвостни сбросили запытанных до полусмерти героических, мужественных, прекрасных ребят – молодогвардейцев в шурф шахты. А за четверть века до этого, в шахту под Алапаевском большевистские выродки пошвыряли великих княгинь и князей, а заодно и близких, верных им людей. Когда колчаковские части взяли Алапаевск и останки зверски убиенных были подняты на поверхность, выяснилась одна знаменательная деталь. Великая княгиня Елизавета Федоровна и великий князь Иоанн, когда их столкнули вниз, упали на дощатый, выступающий в шурф шахты помост. Умирая, Елизавета Федоровна сумела перевязать разбитую голову великого князя, разорвав свою монашескую накидку. Вот о чем нужно знать и помнить. Вот, что нужно чтить. И кто же они были такие, рыцари революции, готовые лить народную кровь до тех пор, пока она не иссякнет совсем, ради декларируемых на всех углах, якобы высоких, целях. А на деле – ради удовлетворения собственных бесовских амбиций и достижения того чудовищного уровня власти, когда можно по желанию безнаказанного убивать кого угодно и не держать ни перед кем ответа за совершенные злодеяния.

Еще раз повторяю, никогда я не был борцом с режимом. И никаких иллюзий насчет диссиденства не питал и не питаю. Разные у нас были и есть правозащитники, как выяснилось. И титулование сие звучит уж больно самоуверенно, что ли. Слишком многие не по праву им пользуются. Но я вполне искренне сочувствовал действительно узникам совести, узнав, постфактум естественно, о судебных расправах с литераторами, об обмене одного нашего бунтаря на главу чилийской компартии, о гибели диссидентов в лагерях, вплоть до перестроечного времени и даже во время оно. Мальчишкой еще, ни черта не мог понять, когда академика, отца водордной бомбы, сослали в Нижний Новгород. И по – настоящему проникся брезгливым неприятием к продвинутому генсеку новой генерации, после его открытого хамства в адрес знаменитого на весь мир академика на съезде народных депутатов уже, в перестройку. Вот еще тоже термин придумали. Постройка вот – вот рухнет, а мы перестраивать её хотим. Короче человек умирает, а мы вместо реанимации полупокойнику губы красим, дабы выглядел презентабельно. Зато хождений в народ было не приведи Господи сколько. Последний партийный бонза очень любил побазарить с народом на улицах. Выглядел он при это довольно комично, если не откровенно жалко. Местечковое «гэканье» плюс безграмотная речь не сделала его «своим в доску парнем», как был недоучкой, так и остался. Впрочем, для рекламы пиццы, как выяснилось много позже, эрудиция не требуется. И опять аналогия: один довольно известный казачий генерал, лихой налетчик – партизан, организатор печально известной «волчьей сотни», ветеран Добровольческой армии, в эмиграции, чтобы с голодухи не околеть, служил в цирке наездником – вольтижировщиком, и выжил, очевидно для возвращения на Родину профашистским изменником и позорной казни на виселице, а первый и последний президент союза республик свободных, находясь в глубокой отставке, рекламировал пиццу на Западе. Видать хотел о себе напомнить. Интересно, на какие шиши и за какие заслуги, ему в островной империи, в знаменитом холле, торжества на юбилей закатили? Ладно, ясно за какие. И поделом ему и государству, где он вроде бы как главенствовал. Аз же грешный однажды, учась классе в пятом, если и боролся за свои права, так только со школьной пионервожатой Галиной Павловной. Дело обстояло следующим образом: мои общественные таланты лучшего чтеца – декламатора на школьных и пионерских праздниках вышли мне боком, поскольку мешали занятиям в спортшколе. Ездил на тренировки я за тридевять земель, сначала на электричке полчаса, затем еще минут двадцать на автобусе. И задерживаться для репетиций очередных выступлений после уроков уже не мог. И тогда я решил покончить с моим пионерским отрочеством, о чем и сообщил вожатой. Галина Павловна, услышав мой рапорт, мгновенно утратила ту минимальную внешнюю привлекательность, коей все – таки обладала. Как в песне: «Пьяная, помятая, пионервожатая, С кем гуляешь ты теперь, выдра конопатая». Не знаю с кем она гуляла, но фурией стала не на шутку: брызгала слюной, срывалась на крик, обзывала меня закоренелым индивидуалистом, коему теперь одна дорога – пополнить ряды уличной шпаны. А там и до тюрьмы недалеко, ибо пионерский галстук придется завтра же с позором снять, а сие скорее всего чревато расставанием со школой. О комсомоле же впоследствии и мечтать не придется. Однако меня она ни в чем не убедила, хоть я, признаюсь, и «очканул» про себя немного по – поводу пионерского галстука, снимать его и публично позориться мне совсем не улыбалось, воспитание, знаете ли, сказывалось волей – неволей, хорошо нас оболванивали, крепко. Но я уже был знаком с песней Высоцкого, где звучало рефреном: «Уж если я чего решил, я выпью обязательно», трактуя строчку именно в направлении «гни свою линию». В отместку Галина спрятала мой портфель, он лежал на парте, а она схватила его и выбежала из класса. Но и тут ей не повезло. Портфель, при содействии технички тети Саши, я в итоге нашел в комнате совета дружины и преспокойно отбыл вместе с ним восвояси. В последствии меня несколько раз пробовали привлечь к выступлениям, но безрезультатно. И мои антрепренеры от пионерии отстали. Нашлись у них другие добровольцы. Исполать им.

Совхозная эпопея тем временем продолжилась очередной нештатной ситуацией. У нас, как и в любом подобном сельхозотряде, положено было быть медработнику. Понятно почему. И за нашим здоровьем в ту осень следил субординатор, сиречь студент шестого курса из первого мединститута. Звали его Коля, был вполне понимающим обстановку парнем, не трусливым, коммуникабельным, и весьма добросовестно, и квалифицированно выполнял, если приходилось, свою работу. Каждые выходные к нему приезжала девушка Виолетта, совершенно милое и вежливое создание, они с Колькой очень трогательно общались, и как ни странно мы, для многих ерники и нахалы, практически не позволяли себе даже безобидных шуток в адрес влюбленной пары. Поэтому, когда дождливым субботним вечером Виолетта, или как её все звали – Вета, ворвалась к нам в комнату с криком, что на входе в лагерь пьяная местная гопота лупит Николу, мы без разговоров сорвались с места в карьер, надеясь учинить над напавшими расправу скорую и жестокую. «Наших бьют!», – святой клич, никого не оставляющий равнодушным, по крайней мере в те годы. Однако, на месте происшествия мы, к великому сожалению, обнаружили только порядком помятого нашего доктора. Гопники уже растворились в сумеречном сельском ландшафте, и поиск виновных по горячим

следам ничего бы не дал. Но мы, руководствуясь принципом неотвратимости наказания, пораскинув мозгами, нашли – таки способ восстановить справедливость. Замысел наш был прост и гениален. На следующий день в поселке, на немногочисленных автобусных остановках и весьма многочисленных столбах появились рукописные объявления, извещавшие местное население о предстоящей субботней дискотеке в лагере сельхозотряда. Дискотека, естественно, проводилась абсолютно бесплатно, поэтому – милости просим на танцы плюс буфет, напитки и всякая всячина. У нас пальцы отвалились ночь напролет выпускать рукописный такой тираж, но, как вскоре выяснилось, не зря старались писаря. К слову сказать, умники из комсомольского актива поддержали нашу идею о дискотеке, мол, закис народец, неплохо бы кости размять, будет веселее морковь за косы дергать. Они же, самостоятельно, выдав инициативу за свою, согласовали мероприялово с руководством отряда. Разумеется никто, кроме нас, истинной подоплеки ни рефрена не знал, о буфете в объяве было упомянуто, как раз для привлечения разномастных любителей опрокинуть стопарь на шару, а в официально представленном активу экземпляре этой, с позволения сказать, афиши, ни о каких буфетах не упоминалось.

Все были довольны. Нам заявили даже, что подобного от нас не ожидали и тем более приятно удивлены, и мы, как ни крути, молодцы, еще и потому, что взяли на себя обеспечение порядка на дискотеке. Правда товарищ Осадчий тут же, без паузы, высказал подозрение о нашей причастности к исчезновению из сушилки его резиновых сапог. А девушка – активистка, проходившая в наших разговорах под кодовым именем Лебеда, заявила о возможности поручения нам и более ответственных дел, при условии предоставления в комитет ВЛКСМ подробной автобиографии. Гениально! И как меня ни переубеждайте, останусь при своем мнении. Да, согласен, в комсомоле состояли и работали миллионы отличных парней и девчат. И как работали! Вспомните целину, БАМ и не только! Но в том и заключалась беда, что масса приспособленцев и рвачей сводила на нет все впечатление от честного труда остальных, а порой и реальные результаты их усилий. Говорят, что если бы убрать из комсомола эту элиту, то получился бы, ни дать, ни взять, идеальный молодежный фронт. Но в том и штука, что не убрать! Не убираются хорошие наши и не убирались, напротив, захватывая зачастую командные высоты. И все, дегтя столько, что мед навсегда испоганен, да что там, испоганен – исчез! Настолько же бессмысленна реплика главного «чайфиста» о возможной аналогии «Первомая» и бразильского карнавала, только идеологию из праздника Весны и Труда советского времени убрать необходимо. Как без неё, куда её девать прикажешь? Ведь не глупый же, казалось бы, чувак, а такое несет, хоть стой, хоть падай! К тому же в подоплеке веселого отношения народных масс к осеннее – весенним демонстрациям верности делу «марксизма – ленинизма и пролетарского интернационализма» лежало послабление в продаже всевозможного алкоголя, особенно пива, и не хитрой снеди на закусь. А буфеты на избирательных участках, работавшие с шести утра в полный рост и без ограничений?! И засуньте свою школьную балалайку поглубже в чехол. В свой. Запомните все, кто захочет мне оппонировать, повторяю – с вами спорить не стану. И вообще ни с кем. В спорах рождается, что угодно, только не истина. А правда, она у всех разная, и меня с вами особенно. Я знаю, о чем толкую. Пошли вы к лучшему… Вы мне и без того полжизни испоганили, идеологи, горлопаны, главари. Камарилья – одно слово.

Ладно, проехали. А у нас, тем временем, настал судный день. Ох, не зря большинство личного состава команды мстителей явилось на свет, росло и мужало в маленьких заштатных городках, бывших заводских слободках, где главным развлечением являлись танцы по субботам. А на танцах таких главное дело – драки улица на улицу, двор на двор. И не стоит харю кривить. Не нами подобное придумано. Эстетство сие – власти очень выгодно было: стравит народец пар и вновь на трудовой подвиг с чистой душой и похмельной башкой. Дрались мы от души, нечего сказать. Жестоко. Кто знает, тот меня поймет. А кто не знает, тому и рассказывать нечего, не догонит. В конце баталий ПМГ забирала оставшихся лежать на поле брани, определяя кого в обезьянник, кого в вытрезвитель, кого в больничку. Или того хуже. Всякое бывало.

Итак, пропуск местных на территорию лагеря начался в 18:00. Периметр танцевального зала и два входа – выхода из него контролировала группа Нечи. Внутри этого кольца находились собственно бойцы, составившие два ударных кулака в противоположных концах помещения. Все произошло примерно через час после начала плясок. К тому времени группа желающих найти буфет местных, стала выражать свое «фе» – обещали же! – и апеллировать к студентам, в массе не имевшим ни о чем понятия. Тогда Боб, изображавший некое подобие танца с партнершей, приблизившись к этой кучке собравшихся вроде митинговать, оторвался от подруги и очень сильно толкнул стоявшего к нему спиной поселкового. Парень не упал, его приняли в свои объятья его же товарищи, стоявшие почти в плотную. Далее последовал диалог:

Боб: – Что ж ты, чалдон, мою девчонку толкаешь?

Парень: – Ну… извини?

Боб: – Ты кого на кукуй посылаешь?

После этой фразы и отвешенной Бобом оппоненту конкретной плюхи, мы повели атаку на ничего не понимающих местных с двух сторон, двигаясь к центру, группа навстречу другой группе. На танцах нашего отрочества и юности такой маневр назывался «делать вещи». Все было кончено в несколько минут. Местные, в основе своей, оказались в плотном кольце. Причем девчонок из поселка на нашем с позволения сказать празднике практически не было. А пришедших красоток мы и не трогали конечно же. Собственно никто ничего не успел толком разглядеть. Пленным был учинен допрос, краткий и жестокий, с целью выявления обидчиков лагерного Эскулапа. Результата он не дал, оно и понятно, кто же в такой обстановке признается. Никола или Ветка наверное опознали бы обидчиков, да в Питере оба находились в тот момент. В общем, порядком помятых и перепуганных организованным нашим натиском, местных вышибли за ворота, предупредив о возможном повторении пройденного, и дискотека продолжилась. Милиция? Да, помилуйте, какая милиция. Убитых и слишком тяжко раненых нет, носы и «фингалы», руки вывихнутые, ребра и почки отбитые – ерунда, да и из этих вот местных наверняка каждый для ментов – пожива, не потерпевший. По внешности было видно. И, к слову, более ни одного инцидента с аборигенами не происходило. Уж такой колхоз – совхоз, господа мои.

Вот нынче все твердят – главная сила в информации, информация – ключ к власти над миром, к победе над врагами. Бесспорно. Согласен. Но я, собственно, о другом. Просто начал издалека. Одним из инструментов информационных являются средства связи, в частности – телефон. Сейчас – мобильный. Актуальность мобильника непререкаема. Но вот ведь какое дело: я утверждаю, что по – настоящему актуален и практически бесценен был телефон – автомат на пункте междугородней связи в дни моей молодости. Вот он, питающийся пятиалтынными, чудо – прибор, помогавший, порой, решить вопросы жизни и смерти! Боже, сколько времени я провел на подобных пунктах. Как я ждал момента, когда с пригоршней мелочи наберу заветный номер и услышу, наконец – то, твой голос, любимая… единственная в жизни… Это вам почище, чем «Ноль семь» Высоцкого. Владимир Семенович, не в обиду будет сказано, из квартиры Париж набирал. А в наших халупах и намека на телефоны не было. Шутка конечно. Точнее – прямая аналогия.

Вы считаете, что я корчу всегда и во всем правого знатока и мудреца? Бросьте, никого я не корчу. Откорчился. Постыло. Я, возможно, только сейчас в самого себя и превратился. Хорош я или плох? Темен или светел. В обоих случаях скорее второе. Это не кокетство. Это правда. Как я могу быть светлым и хорошим в наши дни? Вот мы недавно с приятелем, два поэта, сидим значит и под рюмку чая вспоминаем светлые страницы жизни. Как ни странно, мой визави только о службе в армии трепался. И как излагал, с юмором, с ностальгией! А по – трезвяни послушаешь его на ту же тему – сплошь проклятия и маты. Серьезно. И он отнюдь не один такой. «Армия – лучшие годы моей жизни!» – вот рефрен многих из моего поколения, от Калининграда до Камчатки. Оно вроде бы понятно – ностальгия по времени ушедшему, по молодости. Не по месту присутствия. Но, прах побери, о каком благополучии можно рассуждать, если у людей, на рубеже полувека жизни, именно этой самой жизни, кроме пары – тройки молодых бездумных и безумных лет, не было и нет! Впрочем, и эти «лучшие годы» хороши прежде всего тем, что уцелел и на нары не попал. Ибо сказано – не зарекайся, никогда не говори никогда. И, да будут насилие и вранье. Да будет угодничество за право получить вознагражденье и жлобский, по данному поводу, кайф. Красота. Не она ли спасет мир. Может, уже спасла? Что? Повторяюсь, говорите? Правильно, повторяюсь. И намеренно. «Понеже, есть на свете каста, иному Богу, не тельцу, творящих жертвоприношенье…». И очень даже хорошо, что в любой правильной и благополучной семье не обходится без подобных уродов. Иначе всему кранты – колёса нарисовались бы.

Два старателя от науки – Чушка и Проня всю ночь «передирали» через стеклограф мой чертеж – фронтальный разрез двухступенчатого планетарного редуктора, благо схема у наших вариантов была одинакова. И сколько я не пытался им втолковать, что схема схемой, а техническое задание на проектирование у каждого свое, они упрямо клянчили «дай срисовать». Да нате, рисуйте. А настроить стеклограф – пара минут. Две табуретки, между ними на полу настольная лампа без абажюра, а на самих табуретках возлежит снятая с петель комнатная оконная рама. Оригинал – на стекло, сверху – чистый лист ватмана для копии, включаем лампу, устранив все остальные источники света, чертежные инструменты наперевес, и… в общем – правое плечо вперед! И подобным образом можно, даже будучи дубом дубов, решить массу проблем в ходе процесса обучения. Главное – найти на потоке или на курсе подобный, а возможно и абсолютно идентичный твоему, вариант задания на курсовой проект, расчетно – графическую работу, да просто – сборку и деталировку по машчерчению. Я знавал уникумов, пользовавшихся этим методом мастерски и самозабвенно. Однако были и такие, как мои друзья – приятели.. Они трудились до зари, перемежая шорох карандашей с кряхтеньем и возгласами вроде: «Тля, не туда заехал! А ты и туда никогда не заезжал нормально… Это чё за колесико у нас? А сателлит, как у фашистов по истории. Щука такая…». Но старания тандема, увы, успехом не увенчались. Копия отличалась от оригинала небольшим, но весьма существенным изьяном. Верьте, не верьте, но в редукторе системы Чушки – Прони была нарушена соосность ступеней. Просто один из мастеров принялся стеклить чертеж не от ведущего колеса, а от водила… Эх, водила грешный! Как они выкручивались, не знаю, но удалялись братья по разуму, стеная велегласно и матерно и наделяя друг друга щедрыми и нелицеприятными сущностными определениями.