Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет
Шрифт:
Хотя Панина и удалили со сцены, в Коллегии иностранных дел хватало его единомышленников, которыми он обезопасил себя за годы пребывания во главе Коллегии и которые продолжали саботировать новый политический курс императрицы. Противники панинской партии, воспользовавшись отсутствием великого князя, устранили еще оставшихся ее приверженцев. Его оппонентам было очевидно, что Панин попытается поддерживать связь со своим бывшим воспитанником, хотя бы ради того, чтобы не дать Иосифу II склонить наследника к союзу с Австрией. Лишившись официального поста, Панин будет вынужден писать Павлу Петровичу тайно. На этом-то и строился их расчет. Услышав, что в свиту Павла Петровича был включен князь Куракин, Потемкин возликовал: Куракин был не только внучатым племянником Панина, но и доверенным — некоторые говорили, что единственным доверенным — другом наследника престола. Панин воспитал их обоих. Так же как Панин и Павел Петрович, Куракин был горячим приверженцем Пруссии {659} . Скорее всего, именно он выступит в качестве посредника между великим князем и «прусской партией», так же как он делал это в Петербурге. В таком случае, отмечал Потемкин, будет несложно добыть доказательство этому и «использовать его против прусской породы» {660} . [223] Потемкин раскрыл Кобенцлю свой план — перехватить корреспонденцию, каковой, по словам австрийца, «не может не быть между великим князем, панинцами и пруссаками», и все через посредничество Куракина {661} . [224] Перехваченная переписка могла нанести смертельный удар Панину, его партии и, возможно, даже великому князю, от которого Потемкину не приходилось ожидать милостей после восшествия наследника на престол.
223
Джеймс
224
Именно в это время один из агентов Фридриха II написал ему, что сумел доставить великому князю секретный пакет от короля через посредничество Куракина. См.: Histoire de l’action commune de la France et de l’Am'erique pour l’independence des 'Etats-Unis / Ed. and trans. A de Circourt. 3 vols. Paris, 1876. Vol. 3. P. 157–158 (перевод той части сочинения Джорджа Банкрофта «История Соединенных Штатов начиная с открытия американского континента», которая имеет отношение к дипломатии времен Войны за независимость. Третий том отведен исключительно под публикацию дополнительных архивных материалов).
Кобенцль воспылал таким энтузиазмом по поводу потемкинского плана, что предложил своему суверену перехватить курьера на его пути через земли Габсбургов {662} . В случае удачи, обещал он, Панин будет удален и прусское влияние при российском дворе окончательно искоренено. Опасаясь, что подобная мера навсегда отвратит от него великого князя, император отказал. Впрочем, это было не очень важно, поскольку Панин и его сторонники не замедлили сыграть на руку Потемкину. Граф Панин приказал полковнику Павлу Александровичу Бибикову, флигель-адъютанту императрицы, вести частную переписку с Куракиным, который, в свою очередь, будет держать великого князя в курсе дел при дворе. Осознавая, что вся корреспонденция между великим князем и его партией на родине, посланная по открытым каналам, может быть перехвачена [225] , они решили пользоваться нарочным. Не сумев убедить прусского посланника позволить ему пользоваться одним из штатных посольских курьеров {663} , Бибиков назначил посыльным капитана своего полка и, соответственно, испросил у Безбородко паспорт, с которым тот смог бы пересечь границу. Безбородко охотно удовлетворил прошение и, тут же развернувшись на сто восемьдесят градусов, по настоятельной просьбе Потемкина проинструктировал генерал-губернатора Броуна изъять и скопировать письма, когда курьер будет проезжать через Ригу {664} . [226]
225
Как написал Куракину в июле 1781 г. племянник и предполагаемый наследник Н.И. Панина князь Николай Васильевич Репнин, «я знаю, что в письмах, посылаемых обычной почтой, Вы не можете говорить прямо». (См.: Князь Николай Васильевич Репнин — князю Александру Борисовичу Куракину (1781 г., июля 5) в: Отклики прошлого. Извлечено из Архива Князя Федора Алексеевича Куракина В.Н. Смольяниновым // Старина и новизна. 1911. Кн. 14. С. 3–184, цитата — с. 169.)
226
Шумигорский считает, что генерал-губернатор Броун всего-навсего велел тайно снять копию с письма Бибикова (каким образом, не объясняется), тогда как Герц и Кобенцль сообщают, что курьер был арестован и его бумаги изъяты. Герц даже утверждает, что курьер впоследствии умер под кнутом: Герц. 17/28 мая 1782 г. (PSA 96. Bd. 6. No. 285); Кобенцль. 18 июля// Joseph II. und Graf Ludwig von Cobenzl: Ihr Briefwechsel. Bd. 1. S. 323.
План сработал великолепно. Было обнаружено всего одно письмо, от Бибикова к Куракину, но и этого было довольно. Датированное первым апреля, это письмо было если не доказательством измены, то уж точно компроматом. В своем послании автор описывал борьбу при дворе двух противодействующих партий: панинской и безбородкинской (поощряемой Потемкиным). Далее он живописал преследования, которым последние подвергают первых. Оплакивая страдания своего отечества, автор отмечал, как повезло Куракину в том, что он сейчас вдали от всего этого. Он также писал о собственных злоключениях, которыми он обязан «Кривейшему» («le Borgne par excellence»), не слишком тонко намекая на одноглазого Потемкина. Утешает автора лишь перспектива того, что все когда-нибудь да вернется на круги своя («ordre naturel»). Письмо завершается вызывающим утверждением, что ничто не может осчастливить автора более, чем случай засвидетельствовать свою привязанность великому князю «не на словах, а на деле» («поп par des mots mais par des efets (sic!)»){665}.
Как если бы этого было мало, Бибиков упомянул в своем послании, что курьер повезет письма и от других недовольных, в которых еще более подробно описаны несчастья, постигшие Россию. Эти письма курьеру удалось скрыть {666} . Но даже упоминание о них вызывало тревогу. Императрица была в ярости. Под предлогом, что он якобы обесчестил одну из ее фрейлин, Бибиков был арестован [227] . Его отправили в Петропавловскую крепость, где подвергли допросу. Дознавались не только о его собственном письме, но и обо всех тех, что ускользнули из рук следствия. Бибиков признал, что курьер вез письма и от Алексея Куракина — младшего брата Александра, а также от Панина. В самом деле, прямо перед отъездом посыльный задержался на несколько часов дома у графа, ожидая, пока тот составит собственное письмо, — и этот факт не остался незамеченным {667} . Однако Бибиков отрицал, что знает хоть что-нибудь о содержании этих писем.
227
Прусского посла обвести вокруг пальца не удалось. Судя по атмосфере при дворе, заметил он, это дело попахивало «государственным преступлением» (d’un crime d’'etat): Герц. 15/26 апреля 1782 г. (PSA 96. Bd. 6. No. 276); см. также его депешу от 19/30 апреля (Ibid. No. 277).
В ответ на просьбу Потемкина о помиловании Тайная экспедиция Сената в конце апреля приговорила Бибикова к разжалованию и ссылке в Астрахань, добавив при этом, что если бы не сочиненный императрицей «Наказ» Уложенной комиссии, упразднивший пытки, от него можно было бы добиться куда более полных показаний {668} . Вскоре после этого Бибиков умер от лихорадки [228] . {669} Куракин же прислал императрице из-за границы оправдательную записку, что, впрочем, ему не помогло. По возвращении он был изгнан в свое поместье под Саратовом: Грибоедов в своей знаменитой пьесе «Горе от ума» намекнул на эту ссылку «в деревню, в глушь, в Саратов». Там, вдали от придворной жизни, Куракин и пребывал до конца царствования Екатерины II и вернулся оттуда в качестве вице-канцлера только в 1801 году, когда его друг взошел на престол под именем Павла I [229] .
228
В 1784 г. — Примеч. науч. ред.
229
Пензенский вице-губернатор — князь Иван Михайлович Долгоруков — заметил, что тот «принужден был скрываться в своих пензенских и саратовских вотчинах», хотя якобы не знал почему. См.: Долгоруков И.М. Капище моего сердца. С. 252. В 1818 г., когда Куракин умер, вдова императора Павла I выбила на его могиле слова «Другу супруга моего» (Там же. С. 254).
В ярости от всего, что ей открылось, императрица известила сына о «предательстве» Куракина, изобразив его в самых мрачных тонах. Великий князь ответил громогласной защитой своего друга{670}. Не обращая на это ни малейшего внимания, императрица продолжала гнуть свою линию. В результате последующего расследования был арестован Якоб Кроок, выходец из Голштинии и панинский протеже, ведавший в Коллегии иностранных дел сношениями с Германией. При обыске его дома были изъяты секретные бумаги, среди которых были две, составленные Паниным в начале царствования Екатерины II. В одной из них он распространялся на тему преимуществ союза с Пруссией по сравнению с союзом с Австрией. В другой описывалось убийство малолетнего царя Ивана VI в 1764 году{671}. Оба документа были конфискованы, а сам Кроок помещен под стражу.
По мере того как закатывалось солнце панинской партии, несколько ключевых ее членов переметнулись на сторону противника. Первым, в самый день увольнения Панина, его покинул Бакунин [230] . Связанный узами брака с родом Воронцовых будущий прадед знаменитого анархиста Михаила Александровича Бакунина был за свое отступничество вознагражден императрицей не только деньгами,
230
В мемуарах декабриста М.А. Фонвизина мы находим легенду, до сего дня повторяемую как реально имевшее место событие, о заговоре, составленном его дядей Денисом Фонвизиным, Никитой и Петром Паниными, великой княгиней Натальей Алексеевной, княгиней Екатериной Романовной Дашковой, князем Николаем Васильевичем Репниным, церковными иерархами и другими, целью которого было возвести Павла Петровича на трон «в 1773 или в 1774 году», когда он достигнет совершеннолетия. См.: Фонвизин М.А. Записки Михаила Александровича Фонвизина // Русская старина. 1884. Т. 42. № 4. С. 31–66, цитата — с. 62. Согласно Фонвизину, заговор был выдан П.В. Бакуниным Меньшим, передавшим Г.Г. Орлову обстоятельства заговора и имена участников, после чего все стало известно императрице; Павел, испугавшись, пришел с повинной и принес список имен заговорщиков (С. 63). Последним пропагандистом этой легенды как имевшего место факта был B.C. Лопатин в книге: Лопатин B.C. Потемкин и Суворов. М., 1992. С. 39–40. Подобного заговора в действительности не было. Если б он возник, Никита Панин не остался бы на посту министра иностранных дел, его брату не были бы даны чрезвычайные полномочия по подавлению Пугачевского восстания, Репнина не посылали бы в Константинополь разрабатывать условия русско-турецкого мирного договора 1774 г. или Тешенского мира, и Дашкова никогда бы не поднялась до должностей директора Академии наук и Российской Академии. Наконец, совершив это предательство в 1773 г., Бакунин не остался бы доверенным членом панинской группировки вплоть до сентября 1781 г. Фонвизин, утверждавший, что слышал эту историю от своего отца, явно перепутал события 1781–1782 гг. с легко подавленным недовольством нескольких гвардейцев в 1773 г. Малая толика правды в этой легенде касается предательства Никиты Панина П.В. Бакуниным, хотя контекст этого события описан неправильно.
Поскольку Вена жаловалась на недостаток секретности во время переговоров, императрица возродила старый закон, запрещавший членам Коллегии иностранных дел посещать дома иностранных дипломатов, приглашать их к себе, разговаривать с ними или вести с ними какую бы то ни было переписку. Запрет не распространялся лишь на канцлера, вице-канцлера и членов Тайной экспедиции {675} . Также, убежденная в том, что в Коллегии служило слишком много иностранцев, чья лояльность вызывала сомнения, Екатерина приказала Остерману провести чистки {676} . [231] За этой мерой последовало полное реформирование коллегии, повлекшее за собой дальнейшие переводы по службе и отставки {677} . Таким образом коллегия была превращена в более гибкий проводник воли императрицы. Желая обеспечить ее лояльность, государыня распорядилась, чтобы отныне все решения коллегии принимались общим голосованием и чтобы все бумаги были подписаны всеми членами, как это делается в других коллегиях. Коллегия уже не будет управляться, как министерство, одним человеком, как это было при Панине {678} . В довершение всего она ужесточила процедуру отправки гонцов за границу, таким образом еще более затрудняя нелегальные контакты с иностранными дворами {679} .
231
Среди четырнадцати имен в списке ключевых членов коллегии, составленном в 1779 г., выделяются имена: Франц Ульрих Теодор (Федорович) Эпинус (Эпинус Франц Ульрих Теодор (1724–1802) — профессор высшей математики и физики Петербургской Академии наук; с 1763 г. — воспитатель великого князя Павла Петровича; впоследствии член Комиссии о народных училищах; ему приписывают составление по поручению Екатерины плана вооруженного нейтралитета. — Примеч. науч. ред.), Максим Максимович Алопеус (Алопеус Максим Максимович (1748–1822) — правитель канцелярии графа Н.И. Панина, с 1783 г. — министр-резидент при дворе Любекского курфюрста-епископа, с 1794 г. — неофициальный посредник между петербургским и берлинским дворами. — Примеч. науч. ред.), Франсуа Обри (он ведал сношениями с Францией), Блум, Грен, Якоб Кроок. Черновики докладов и различные заметки, касающиеся структуры и организации Коллегии иностранных дел, а также описание состава коллегии см.: РГАДА. Ф. 1261 (Бумаги Воронцовых). On. 1. Д. 995. Л. 5–28 об.
После того как остатки панинской партии были устранены, их противники окончательно взяли власть в свои руки. Формально дипломатическими сношениями с иностранными представителями как в России, так и за рубежом занимался податливый Остерман, однако настоящая власть оставалась у Екатерины. Она советовалась с Безбородко, украинцем по рождению и бывшим секретарем фельдмаршала Петра Александровича Румянцева. Приписанный к Коллегии иностранных дел в ноябре 1789 года, он был поставлен во главе всех международных переговоров. Вместе с ним пришел Петр Васильевич Завадовский, другой украинский секретарь Румянцева, отслуживший два года в качестве любовника государыни. Теперь он сидел — подальше от греха — в Сенате {680} . Сам фельдмаршал Румянцев оставался стойким приверженцем союза с Пруссией, но два его сына, Николай и Сергей, так же упрямо отстаивали курс на сближение с Австрией {681} . Таким же образом поступили и братья Воронцовы. Александр, бывший посол в Англии, ныне служил президентом Коммерц-коллегии {682} . Его младший брат Семен, изначально противостоявший захвату Екатериной власти, в 1782 году, после десятилетнего перерыва, вернулся к службе и вскоре получил назначение послом России в Лондоне — назначение, которому некогда противился Панин [232] . Таковы были ключевые фигуры в обретшей ныне господство партии. Составленная из друзей, родственников и приспешников Безбородко и Воронцовых [233] и склоняющаяся к проавстрийскому и пробританскому курсу во внешней политике, эта группа была уже не традиционной придворной кликой, но еще и не политической партией в современном смысле. Поскольку Австрия была ключевой фигурой в вынашивавшихся Потемкиным планах расчленения Османской империи, эта группа могла рассчитывать на поддержку князя в вопросах внешней политики.
232
Прежде чем стать британским послом в 1784 г., он провел два года в итальянских государствах. Умер он в начале XIX в. и был похоронен в Британии. См.: Безбородко — С. Р. Воронцову. 12 июня 1782 г. // Канцлер князь Безбородко. Т. 1. С. 396; Goertz J E. M'emoire sur la Russie. P. 50.
233
Непосредственно перед отбытием в Европу великий князь договорился со своими будущими корреспондентами о тайном шифре, согласно которому враг именовался «воронцовской партией» или «партией Воронцова и Безбородко». Шифр приведен в: Стегний П.В. Хроники времен Екатерины II. М., 2001. С. 426, 430, 431.
Когда в ноябре 1782 года великий князь вернулся домой, ситуация была критической. Те, кто отказался приспосабливаться к новой системе, были арестованы, удалены или отправлены в отставку. Панина, Фонвизина, Бибикова и Куракина больше не было. Кроок сидел в тюрьме. Князь Николай Васильевич Репнин, которого его дядя, Никита Панин, прочил себе в наследники на посту главы Коллегии иностранных дел {683} , был отослан генерал-губернатором в Псков. Морков и Бакунин перешли на сторону врага. Из своей московской берлоги Петр Иванович Панин написал впоследствии великому князю: «Известны по несчастию ужасные примеры в Отечестве нашем над целыми родами сынов его, за одни только и рассуждения противу деспотизма, распространяющегося из всех уже Божеских естественных законов…» {684} Сразу по возвращении на родину великий князь нанес визит своему болящему учителю, но после этого, опасаясь возмездия, воздерживался от посещений много месяцев. Он боялся даже поинтересоваться здоровьем графа. Нет нужды, заметил он Панину по мере приближения Нового года, «объяснять Вам мое поведение в том, что должно быть Вам известно и так» {685} . Вплоть до 29 марта 1783 года, за два дня до смерти Панина [234] , Павел не решался нанести ему еще один визит. Смерть графа была замечена разве что его близкими сторонниками. Императрица не явилась на похороны и не изъявила ни малейшего сожаления по поводу его кончины {686} . Он остался за бортом истории.
234
31 марта 1783 г. — Примеч. науч. ред.