Экс на миллион

Greko

— А ну как кишки нам повыпустят за баловство? — сомневался ревматический огородник.

— Пустяковая история, — не соглашался с пораженцем закадычный дружок и будущий подельник. — Народ у нас злой на барина из-за покосов. Нам за реку надоть плавать и на лодках потом на свой берег возить, а его луга — вот они, прям под боком! Голытьбе шепнуть: мол, пора луга себе забрать. Они и рады будут.

— А причем тут сады?

Богатей закатил глаза. Выбрал себе помощничка! Все ему растолкуй, разжуй и в рот положи.

— На усадьбу всем опчеством навалимси. Чтоб всех повязать. Нам с тобой — урожай с барских садов, остальным — покосы.

Огородник

бледнел, холодел от таких перспектив и принимался энергично ковырять щепочкой в зубах. Впрочем, он каждый вечер так делал, когда устраивался на завалинке. Чтоб все сельчане видели: мясо у него на столе не переводится. Позер деревенского разлива!

— Жизнь-то окаянная, — вздыхал он, потирая поясницу.

— Нужно не зевать, — убеждал Пантелеич.

Сам-то гунявый мироед, как его прозвали в селе, в уговорах не нуждался. Из Коломны приехал к нему закупщик от производителей пастилы, да и намекнул: ему все равно, кому за антоновку по осени платить. Если барина не будет, можно свою выгоду поиметь. Ждет всех прибыль нежданная! Пантелеич проникся. В одно рыло страшновато, а с дружками-приятелями из тех, кто цену копейке знает, может и выгорит. Дело за малым: пустить по селу слушок, что пришла пора с барином поквитаться. Глядишь, как уборка завершится, народ-то и раскачается.

Все лето дружки старались. То с одним переговорят, то с другим словом перекинутся. И все в одном направлении. Пора, братцы, с сеном вопрос порешать. Как? Да запросто. Красного петуха барину подпустить. Хватит, намучились! Пришло наше время.

Идея народу зашла. А к будущей гоп-компании присоединился еще один подельник, лавочник Серафим, чем только не промышлявший. Он никак не мог пройти мимо нежданно готового свалиться в руки богатства в виде хрустящих ассигнаций за чужой урожай кисло-ароматных яблок.

Лишь два события чуть не свели на ноль всю подготовку к злодейству. Приезд в имение брата барина, а следом мое внезапное появление. Если выражаться привычным мне языком, случился информационный взрыв, временно перекрывший всю новостную повестку.

В прибытии на летний отдых доктора Плехова, Антонина Сергеевича, к брату Максиму Сергеевичу не было ничего необычного. Так или иначе, в июле или в августе, московский гость навещал родные пенаты. Другое дело, когда это рядовое событие совпало с доставкой моей изрядно обескровленной тушки в господский дом. Очень взбудоражили село и моя персона, и загадочные обстоятельства, при которых меня нашли и принесли в имение. Не было еще в окрестностях такого, чтобы находился крепко порезанный человек. Можно сказать, на последнем издыхании. Откуда только взялся на реке Воронеж нехристь, способный ножичком по горлу полоснуть? Выживет, не выживет солдатик, гадали целый месяц селяне.

Выжил. И спутал все карты заговорщикам. Хоть и слабый — дунь на меня, упаду, — но опасный. Это сразу сообразили. Так что, когда «дохтур» отбыл в старую столицу, раскачивались еще месяц. И гунявый мироед, и огородник, и лавочник как только ни агитировали за анархию. Как только ни соблазняли. Время-то шло, антоновка поспевала. Казалось, богатство, в тайных думках уже пристроившееся в сундуках, уплывало в дальние дали. Пролетел вхолостую яблочный Спас, вот-вот Осенины настанут. Бабье лето клонилось к закату, а опчество все колебалось.

Новость о поражении России в войне с японцем разом все изменила на радость троице яблочных рейдеров.

Всколыхнула, убедила самых сомневающихся. Глухие толки тут же превратились в яростный рев, несмотря на поздний час.

— На барина! Айда имению потрошить!

Перво-наперво ломанулись гурьбой к добротным сеновалам возле барского дома, прихватив пустые возы, а те, у кого и тачки в хозяйстве не сыскать, — баб да детишек. Ребятня усвистела вперед. Следом потянулись скрипучие телеги. У одной не хватало заднего колеса. Плюгавый мужичонка-владелец, не долго раздумывая, выдернул из забора жердь подлиннее, да и приладил ее вместо колеса. Так его воз и двигался в конце процессии, волоча по земле слегу, кренясь на один бок. Эх, Расея! Скоро и ты уподобишься этому невзрачному возу: перекосишься, потеряв свои скрепы, и заскрипишь-захромаешь…

Троица главных верховодов, как грамоте и счету обученная, поступила хитрее. Своих домашних подельники отправили вместе с сельчанами, а сами, вооружившись факелами и топорами, ломанулись в сады, одним боком примыкавшие вплотную к господской усадьбе. Двигались ходко, не отвлекаясь на подсчет будущей добычи, своей тяжестью клонившей к земле упругие ветки. Пахло дурманяще прекрасно — только в бабье лето можно насладиться подобным запахом яблоневого сада, созревшего для сбора. В этом аромате, слышным за версту, нужно купаться, как в райском бассейне, пить его как лучшее на свете вино, а не обсуждать злодейские планы. Но ничто не трогало и нежной струнки в душах мужиков, намылившихся поживиться чужим добром. В отсвете чадящих факелов были видны суровые складки у упрямо сжатых губ, бисеринки пота на лбах и не тени милосердия в глазах. Разве что некоторая неуверенность.

— Можа поспешили мы, Тихон Пантелеевич? — мордастый, переваливаясь с боку на бок, норовил забежать вперед и взглянуть в глаза главному заводиле. — Дождались бы, когда урожай соберут. Все ж сподручнее было б.

— Сейчас — или никогда, — отрезал на ходу признанный лидер. — А урожай? Ничё, авось не переломимся, своё собирая.

Насчет «не переломимся» у огородника были сомнения. Озвучивать их не решился. Закряхтев и ухватившись за спину привычным движением, он подотстал и с вопросами завязал.

Не доходя полсотни шагов до дома, остановились. Встали кружком — Пантелеич спиной к усадьбе.

— Значица, так! Сейчас с другой стороны дома должно полыхнуть. Тудой мой человечек побег. Подпалит угол — и тикать. Мы — в крик! Пожар, пожар! Кто первым барина или солдатика увидит, тюкай его топором.

— Убийство?! — испугался лавочник.

— А ты как думал? — чуть не брызгая слюной, взвился Пантелеич. — По-иному никак! Народ дом обнесет подчистую. А дале закинем в огонь тела и сожжем вместе с хоромами. Всех одной веревочкой повяжем. Никто и не пикнет потом. И на наши яблоки не позарится. Забьются от страха по избам и начнут грех отмаливать…

Мордастый и Серафим вдруг переменились в лице и отступили.

— Вы чаво? Напужались что ль, как детишки бесштанные? — удивился гунявый мироед.

— Там… — затряс головой лавочник.

Пантелеич тут же сообразил, что в стройный план вторглась неведомая сила. Да и как не сообразить, если тебе по плечу постучали чем-то неприятно твердым? Он оглянулся и обмер. Уставился на ружье, стволами которого я и привлек к себе испуганные взгляды. Тук-тук, обрати внимание на мои страдания.

— Никак обструкцию задумали, экспроприаторы?