Экс на миллион
Шрифт:
Около станции было людно. «Чистая публика» с окрестных дач толпилась на и вокруг платформы. Ждали свежих газет из столицы. И ликовали. Дамы в шляпках, пузатые господа в котелках, студенты и гимназисты, инженеры в фуражках с молоточками и прожигатели жизни в канотье — все пребывали в крайней степени восторженной экзальтации. Кричали, что-то бессвязно друг другу рассказывали, обнимались, целовались с незнакомыми и соседями по дачам. Публика «нечистая», обслуга, работавшая на окрестных дачах, поддавшись общему настроению, тянулась в церковь в двух шагах от станции, чтобы поставить свечку за здравие будущей Государственной Думы. Никому и в голову не могло прийти, что свечку стоило бы поставить за упокой — за упокой
(Быково, Ильинская — пара верст. С одной стороны дачи и сосны, с другой — деревня и поля. И всех ждет 17-й год)
С трудом протолкавшись к кассе, мы купили билеты на ближайший пригородный поезд. Ждать его долго не пришлось. Вскоре мы тряслись в вагоне, приближаясь к Москве.
Беленцов сошел с поезда раньше, на одной из дачных платформ. Пожал на прощанье мне руку.
— Вам, Командор, нужно обязательно познакомиться с моими старшими товарищами, особенно с Володей. Очень решительный. Вы похожи.
— Подпольщик?
— Да. Володя — это не имя, а партийная кличка.
Конечно, я был не в том положении, чтобы сейчас читать нотации Бодрому. После наших похождений — и осуждать революционное подполье?
… Столица встретила нас еще большим, чем в Ильинском, всеобщим ликованием, граничившим с помешательством. Толпы праздношатавшегося люда заполняли улицы, переулки и бульвары. Всеобщее братание. Красные флаги. Исчезнувшая как класс полиция (что нам на руку). Казалось, вся Москва позабыла о хлебе насущном, забила на работу и предпочитала митинговать или вливаться в шествия и стихийные демонстрации непонятно во имя чего. Извозчик с трудом провез нас на площадь у Биржи. Там, на углу со Старопанским переулком, возвышалось модерновое здание банка Товарищества Рябушинских, которое, если верить их рекламе, предлагало в аренду «безопасные ящики».
В банк нас пустили со скрипом. Уж больно непредставительный вид мы имели, особенно, пацаны. Но уговорили. И с ящиком нам подфартило.
— Все, буквально все заняты, — объяснял нам бородатый клерк с пышной шевелюрой, расчесанной на прямой пробор. — Вам повезло. Буквально час назад один освободился.
Ага, «повезло». За два «петуха», вложенных в мой паспорт. Впрочем, чему удивляться? В эпоху социальных катаклизмов люди всегда бегут прятать свои денежки — кто в банк, кто в сад с банкой и лопатой.
Освободившись от тяжкого неправедного груза, надежно его пристроив, вздохнул с облегчением. Выдал пацанам по две сотни на разгуляй, строго наказав особо не шиковать, деньгами не светить и, главное, держать язык за зубами.
— Имейте в виду. То, что нас на горячем не прихватили, — это ничего не значит. Слухи пойдут, и полиция мигом нас сцапает. На одно лишь уповаю: сыскарям нынче не до нас.
Это предположение полностью подтвердил Пузан, когда мы навестили его в трущобах. Его берлога была завалена разного рода дорогой «рухлядью», а сам главвор был взвинчен до крайности. Весь на кураже, как я недавно, он заразился всеобщим душевным подъемом. «Свобода» открыла ему невиданные перспективы. Глаза горели, руки подрагивали, энергия била
— Где Мокрый?
— В кругосветку пошел, — усмехнулся я в ответ.
— Ты чо?! Пописал моего человека?!
— Успокойся, Пузан. Все норм с твоей шавкой. Скоро доплывет до златоглавой. Где мой второй паспорт?
Человек-мышь смешался.
— Тут такое дело… Задерживается твоя ксива. Сам понимаешь, дороги долго не работали. Не кипишуй. Усе буде!
— Хорошо. Связь — через Осю и Изю.
— Съезжаешь от нас? А еще поработать? Дел выше крыши. Только успевай поворачиваться.
— Договор был на одну работенку. Я свой уговор выполнил. Ты пока нет.
— Не дави мне на гланды, — ощерился Пузан. — Сказал же: все будет. Что, решил соскочить?
— Мне и соскакивать не нужно. Говорил же тебе: я не вор.
— Грех воровать, да нельзя миновать!
— Можно, Пузан, можно, — не очень уверенно ответил я.
Почему «не очень»? Да потому, что, хоть я нынче при деньгах, но не то чтобы «Ах!». Непонятно, во что обойдется мне загранпаспорт, но пару-тройку тысяч, уверен, придется выложить. На что-то нужно еще прожить до отъезда. И билеты на пароход бесплатно не раздают. А еще поинтересовался в банке насчет курса. Условно доллар котировался к рублю один к двум. И рубль ожидаемо падал. Парижский перевод в 100 рублей на Россию стоил теперь 262 франка против 266, а берлинский — 213 марок вместо 216. Точной цифры по американской валюте клерк мне не сообщил из-за разницы во времени, но тенденция понятна. Заявиться в Нью-Йорк с пятеркой «косых» баксов на кармане — тухловатая стартовая площадка.
Но и торопиться не стоит. Нужно передохнуть, найти себе приличную квартирку, прибарахлиться для солидности и осмотреться. Идея с налетом на московский банк и правда сырая и требует тщательной проработки. И надежной команды. Пузан вышел у меня из доверия из-за своего подсыла.
Распрощавшись с главвором, отправился на Пречистенку. И долг, в конце концов, нужно Плехову отдать, и хотелось в тех краях подыскать себе берлогу. Уж больно мне глянулся райончик. Тишина, спокойствие, домики, как на подбор, уютные и приятные этакой патриархальной московской простотой. И с водопроводом и канализацией, а не с выгребными ямами во дворах. Прихватил с собой Изю, чтобы не терять связь. Осю отпустил к тётке, строго еще раз наказав не разбрасываться деньгами и помалкивать.
Воспользоваться помощью четы Плеховых в подборе жилья оказалась идеей на сто миллионов. Главной скрипкой, моим ангелом-хранителем, выступила Антонина Никитична. Выросшая в арбатских переулочках, она знала здесь всех и вся. И тут же предложила наиболее подходящий вариант неподалеку от собственного дома. В Мансуровском переулке.
— Васенька! Ты не представляешь, как тебе повезло. Гмм… Ну, если только ты не суеверен… Как бы тебе объяснить потактичнее. Есть у меня старая знакомая, моя бывшая учительница Марья Ильинична. Всю жизнь проработала в женском училище на Зубовской. И — ты не поверишь — без ума от молодых мужчин. «Надоели мне за годы работы сопливые гимназистки хуже горькой редьки», — так она любит говаривать.
— Так в чем заковыка, не пойму? — напрягся я, живенько так представив, как морщинистая старуха домогается молодого комиссарского, то есть моего, тела.
— Домик у нее замечательный. И разделен на две половины. В большей она живет со своей собачкой. А меньшую — на два уличных окна — сдает внаем приличным холостякам.
— Да что ты ему голову морочишь и ходишь кругами! — вмешался Антонин Сергеевич, уже получивший от меня должок (брать не хотел, пришлось уговаривать). — Прямо скажи, как есть: ее бывший квартирант — самоубийца!