Ёксель-моксель
Шрифт:
В центре поисков светили фары машин. В кустах мелькал фонарик, оттуда доносился жалостный голос жены: «Валя! Валя!» И слезливый сестры: «Брат! Мы здесь!»
«Как это она пошла на убытки, бросила шандычный пост?» — подумал Валентин.
Подкатила машина кума.
«В Турецке его нет, я всю деревню обегал», — доложил Петя.
— Поднять вертолеты! — снова замегафонил брат.
— Кого потеряли? — вышел на свет Валентин.
— Нашелся! Нашелся! — закричали сыновья.
— Внимание! — мегафонно продублировал их Иван. — Поиски закругляются.
— Валечка! — в слезах радости бросилась на шею сестра. — Родной! Больше не буду торговать шандыком! Бога молила вернуть тебя и поклялась, найдем живым — не торговать!
— Дак я же сам нашелся!
— Все равно не буду!
— А ты, кум, не клялся не голосовать за дерьмократов?
— О политике ни слова! — тискал в объятиях друга Петя. — С тебя что, брючата русалки сняли?
— В лесу русалок нет, — никак не мог наговориться в мегафон Иван, большой книгочей, — это его ундины до трусов разобрали.
— Ванька, брось матюгальник! — закричала Надежда.
— Я испугалась, у тебя сердце прихватило! — сняла свою куртку и ласково одела Валентина жена.
— Одежка моя полная грибов где-то рядом, — заоглядывался Валентин.
— Найдем завтра, — в «матюгальник» приказал брат. — Всем по машинам!
И выстрелом поставил громкую точку поискам.
В доме родителей быстро спроворили застолье — в центре стола поставили диаметром со скат «КамАЗа» сковороду полную жареных опят — и загудели на всю оставшуюся ночь.
— Нет, ты скажи, — приставал захмелевший Петя, — ты почему в трусы-то не собирал грибы? В твои семейные ведра три войдет, как в бочку. Резинку затянул и греби лопатой!
— Он побоялся — русалки набегут на открывшиеся взору причиндалы!
— Ундины, — поправил брат Иван уже не в «матюгальник», он и за столом сидел бы с ним, но отобрали игрушку.
Схватив рюмку, Иван заорал вместо тоста:
— Поднять вертолеты!
— Тут машину заправить нечем — горючки нет, а на вертолеты где взять?
— Шандык зальем в «вертушки»! Куда его Надька теперь девать будет?
— Да уж не в твою глотку солью! — хлопнула сестра рюмашку и выскочила из-за стола с частушкой:
— Ой! Дык! Дык! Дык!
Дюже сладенький шандык!
Два стакана приняла
И в присядочку пошла!
Оп-па! Оп-па! Милому награда!
Полна попа огурцов — так ему и надо!
— Грибов! Грибов, Валька, полна задница! — внес лепту в эстрадное выступление Иван.
— С утра баню истоплю, — наклонился к Валентину кум Петя. — Попаримся, я нынче сто веников нарезал.
— Надо сначала штаны с грибами найти.
— А куда они от нас денутся?..
ЧЕРЕЗ ГОЛОВУ ЗА БОРТ
При Советской власти на выборах не надо было мозги до посинения ломать — за кого крест ставить, а кому пустоту в квадратике? Бюллетень опустил — и голова ни до, ни после не мается. А сейчас каждый раз Нина Егоровна Мотькина за месяц до урны начинала вибрировать, к подружкам
В прошлый раз порешили уличным бабкомом за Быкова голосовать. Он всем пенсионерам в село подарки прислал. По килограмму сахара, муки, гречки и пряников. За него дружно бросили в клубе бумажки-бюллетени.
Через год двоюродная сестра Валя с газеткой дорогу перебегает:
— Нинка, ой взяли грех на душу! Быков-то мафиози, по нему всемирный розыск назначили. А мы «хороший человек, за пенсионеров биться будет». Забился, сердешный, в доску! Миллионами долларов ворочал в свой карман.
Обсудили бабоньки промашку. Как клюнули на дармовой сахарок с пряничком. А откуда знать? На лбу у кандидата «вор» не написано.
И вот опять выборы. Нина Егоровна достала листовки, что в почтовый ящик целый месяц бросали. Девять кандидатов, лбы у всех любо дорого смотреть — без сучка и задоринки. Как быть? Разложила на столе агитки, изучает фотографии с биографиями, гадает — кто будет за пенсионеров горой, а кому скорее бы они вперед ногами под бугорок проголосовали?
— Неужели Валера?! — пошаркала через дорогу к сестре Вале.
— Который тебя на танец пригласил, а ты сверкнула трусами в ответ?
— Ну!…
Давно это было. Нине Егоровне до Егоровны было еще расти и расти. Нинкой звали. А тот день перед глазами как сейчас стоит.
Складывался он исключительно полосато. Тут тебе полная полоса счастья, а вот уже слезы ручьем.
Началось с киселя. Послевоенная деревня, слаще морковки ничего не видели. Кисель проходил большим деликатесом. Мать делала объеденье какой. С сахаром. Сготовила, по тарелкам разлила. Нинке тарелка досталась на пару с младшей сестрой Любкой.
— Делить будем так, — сказала Нинка, — сначала половину ем я, потом ты. Ложку поставь и держи свою часть.
— Ладно! — похлопала глазенками сестра.
Нинка ест, нахваливает:
— Ух, хорош киселек!
У Любки слюнки текут:
— Нин, скорей, я тоже хочу, — ерзает от нетерпения на лавке .
— Успеешь, — подмигивает Нинка, — никуда твой кисель не денется.
Но Любка вдруг замечает обратное.
— Нин, у меня убывает, — забеспокоилась.
— Так ты крепче держи! — Нинка бессовестная учит. — Что ж ты мне в рот заглядываешь, ничего не держишь!
Любка сопит, ложка гнется, так старается сохранить свою долю.
А Нинка рада-радешенька, наворачивает за себя и сестру-глупышку.
— Ничего уже нет! — завопила Любка, когда дно показалось на отведенной территории.
Наподдавала мать Нинке. И прутом отстегала, которым корову в стадо гоняла, и танцы запретила. Последнее было похлеще прута.
Нинка никак не могла пропустить в тот день танцы. К Лешке Колотову, однокласснику, родственник приехал на лето — Валера. Ух, красивый парнишечка. Волосы черные, голубоглазый. Вчера Нинка с Валькой ходили по черемуху и у старицы встретили ребят. Валера пригласил: