Экспансия - 1

Семенов Юлиан

Как и обычно, Франко не сказал ни <да>, ни <нет>, словно бы Удино не внес вполне определенного предложения; перевел разговор на пустяки, однако по прошествии двух недель маркиз получил приглашение на прием; Удино представил его с е н ь о р е и сделал так, чтобы в течение пяти минут никто не мешал их разговору, который казался всем присутствующим вполне светским, тогда как маркиз затронул вопросы вполне конкретные, весьма важные для братства, но сделал это таким образом, что даже сеньора далеко не сразу поняла их д о л г и й смысл.

Маркиз говорил о том, что промышленность страны не может понять существо происходящего в стране, поскольку торговля задавлена чиновниками

министерства, поэтому и те, кто производит резцы, столь необходимые для талантливого Удино, и фабриканты обуви, и те, кто выпускает предметы санитарии - ванны, умывальники, клозеты, и владельцы мебельной индустрии не в состоянии удовлетворить нужды рынка. Если бы можно было превратить торговую фирму <Галереас Пресиадос> в некий центр всеиспанской торговли, если бы эти универмаги сделались неким средоточием, вокруг которого сплотилась промышленность, то ситуация в стране претерпела бы быстрые и существенные изменения. Но это невозможно до тех пор, пока делу не придан соответствующий вес, и лишь одно может изменить ситуацию: согласие с е н ь о р ы войти в состав членов наблюдательного совета предприятия во имя того, чтобы именно с высоты этого поста иметь возможность еще более эффективно помогать благородному делу медицинского обслуживания несчастных испанцев.

Сеньора обещала подумать над предложением <милого маркиза> и отошла к жене американского посла, уделила ей две минуты (полагалось не более полутора, протокол - жесткая штука), порекомендовала пригласить Мигеля Удино, <он истинно испанский художник, кровоточащее сердце наших традиций, и потом он, как никто другой, умеет чувствовать сердце женщины>, затем мило побеседовала с женой посла рейха, фрау фон Шторер, снова погладила по щеке Мари-Кармен, ее песни были теперь самыми популярными в столице, как же иначе, приглашают в замок, благоволит сама с е н ь о р а, и пригласила гостей к столу.

Через три дня ей доложили, что Мигель Удино начал поясной портрет жены американского посла, удовлетворенно кивнула и во время обеда сказала генералиссимусу, что ее компания по благотворительности предполагает более тесную связь с теми, кто может оказать реальную помощь делу; конкретных шагов, которые следует предпринять, не обозначила, имен не назвала - кто, как не жена, знает характер мужа?!

Франко, естественно, на такого рода п о с ы л ответил также уклончиво - <конечно же, он вполне понимает ее, его восхищает з а б о т а любимой о благе испанцев; все, что может облегчить участь нашего прекрасного и доверчивого народа, должно быть сделано при соблюдении, конечно же, необходимого такта и, увы, необходимой осторожности, чтобы не дать повод недругам и завистникам>.

Большего сеньоре и не требовалось. Аранха пригласил маркиза де ля Куэнья с супругой на поездку по городу, чтобы выбрать место для строительства новой клиники, и во время этой-то поездки сеньора дала свое согласие на реализацию идеи с наблюдательным советом предприятия, но при условии, что сообщение об этом не попадет ни в одну газету (будто что-то могло попасть в прессу без штампа франкистской цензуры!). При этом сеньора заметила, что региональные подразделения новой фирмы, когда она превратится в общеиспанское предприятие, должны будут продумать вопрос о привлечении к работе на местах жен командующих военными округами, потому что именно армия, отвечающая за порядок в стране, сможет оказать помощь тем предпринимателям, которые внесут наиболее интересные предложения для подъема национальной экономики, призванной служить делу возрождения величия испанской нации.

Так постепенно стала в ы з р е в а т ь коррумпированная

цепь; ежемесячно маркиз привозил сеньоре конверты со взносами на <благотворительность>, Аранха менял песеты на доллары, семья Франко, таким образом, превращалась в наиболее богатую семью полуострова.

А в самом центре этой паутины находился маркиз де ля Куэнья, который, став вице-президентом общественного комитета по увековечению подвига армии и фаланги, наладил прямые контакты не только со всеми крупнейшими предпринимателями страны и банкирами, но и с партнерами за рубежом, как в нацистской Германии, так и Соединенных Штатах, в нейтральной Швейцарии и далекой Аргентине.

Идея братства о двувластии - как видимом, государственном, так и тайном, банковском, - постепенно стала обретать организационные формы, тщательно, понятно, законспирированные, но именно поэтому особо могущественные, ибо в подоплеке этого интереса было не что-нибудь, а золото, гарантия силы.

Именно поэтому аргентинский журналист Гутиерес, брат могущественного помощника Перона, курировавшего безопасность буэнос-айресского генерала, но при этом вовлеченный в цепь тайного братства, и отправился к маркизу, получив информацию Кемпа о том, что американский разведчик Пол Роумэн п о д к р а д ы в а е т с я к тем, кто вошел в дело не словом, но делом то есть взносом многомиллионных сокровищ третьего рейха в бронированные сейфы испанских и аргентинских банков.

ШТИРЛИЦ - XVII (ноябрь сорок шестого) __________________________________________________________________________

– Послушайте, Брунн... Не утомляет, что я постоянно называю вас разными именами?

– Я привык.

– Может быть, удобнее, если я стану называть вас Бользен?
– спросил Роумэн.

– Это тоже псевдоним... Один черт...

– Хорошо, буду называть вас Штирлиц...

– Убеждены, что это моя настоящая фамилия?

...Роумэн пригласил его погулять в парке Ретиро; они встретились возле Плацолеты Пино, неторопливо пошли к Пасеа де лас Эстатуас; Штирлиц отдал должное тому, как элегантно Роумэн п р о в е р и л с я; увидел слежку, улыбнулся, заметил, что <это не мои люди, видимо, испанцы проявляют инициативу, а возможно, ваши, Штирлиц>; выслушал его ответ: <Увы, теперь я лишен возможности ставить слежку>, согласно кивнул, полез за своими, как всегда, мятыми сигаретами, спросив при этом:

– Ну, хорошо, а какова ваша настоящая фамилия?

– Что, если бы она оказалась английской?

– Но ведь этого не может быть.

– Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, вздохнул Штирлиц.
– Так Чехов писал, слыхали о таком писателе?

– Конечно, - в тон ему ответил Роумэн.
– Он сочинял тексты для античных опер, которые ставила труппа Мохамеда Рабиновича в Нью-Джерси... Буду называть вас <доктор>... Слушайте, ответьте мне: как вы относитесь к Гитлеру?

Штирлиц пожал плечами:

– Если я скажу, что ненавижу, вы мне не поверите, и я не вправе вас в этом разубеждать... Сказать, что люблю - не оригинально, все национал-социалисты обязаны его любить.

– А вы меня разубедите. Объясните, когда вы его возненавидели? Почему? Мне любопытно послушать строй вашего рассуждения.

– Думаете нарисовать мой психологический портрет по тому, как я стану вам лгать?

– Ваш портрет у меня в голове. Мне интересна логика вашего мышления, вы занятно мыслите, не ординарно... Вы только что сказали: <все национал-социалисты обязаны любить Гитлера>... В июне сорок пятого Отто Штрассер дал нам показания, что и он, и его старший брат Грегор ненавидели фюрера...