Экспансия - 1

Семенов Юлиан

лондонского отеля <Черчилль>, что-то в начале апреля сорок

четвертого, когда мы готовили вторжение в Нормандии.

Тогда алюминиевый спросил меня, с кем именно из французских

коммунистов я поддерживал контакты. Я ответил, что, поскольку меня

забросили в мае, когда нацисты правили несчастной Францией, все мои

контакты с коммунистами носили конспиративный характер, я для них был

<Пьером>, они для меня <Жозефом> и <Мадлен>.

<Но

ведь вы встречали их после того, как мы освободили Францию?>

<Нет>.

<Это очень странно. Почему?>

<Потому что через девять дней после того, как мы вошли в

восставший Париж, меня вновь перебросили в Португалию>.

<А разве в Париже было восстание?>

<Да, мы писали об этом в газетах>.

<Мне казалось, что это игра, желание польстить де Голлю>.

<Не знаю, как по поводу лести, но я там дрался>.

<Вместе с коммунистами?>

<Не только. Хотя они были главной пружиной восстания>.

<И даже во время этого... восстания вы не узнали никого по

имени? Только <Жозеф> и <Мадлен>?>

<Нет, я был связным со штабом полковника Ролль-Танги. Одно из

его имен настоящее, второе псевдоним, только я не помню, какое

настоящее>.

<Вы общались непосредственно с ним?>

<Не только>.

<С кем еще?>

<С майором Лянреси>.

<Это подлинное имя?>

<Мне было неудобно спрашивать его об этом. Да и некогда. Надо

было воевать. Знаю только, что он воевал в Испании против Франко,

знал наших ребят из батальона Линкольна>.

<Ах, вот как... Он говорил по-английски?>

<Да. Вполне свободно. Хотя с французским акцентом>.

И я, дурила, начал распространяться про то, как занятен у

французов наш акцент, причем особенно у тех, кто родился в Провансе,

вообще у всех южан какой-то особенный акцент, он делает их

беззащитными, похожими на детей.

<Скажите, - перебил меня алюминиевый, - а вы не говорили с

Лянреси об Испании?>

<Мы с ним говорили о том, как разминировать те дома, которым

грозило уничтожение, и еще о том, как пройдут связные к нашим

передовым частям>.

<Но после того, как мы вошли в Париж, вы, видимо, встречались с

ним?>

<После того как мы вошли в Париж, я беспробудно пил неделю. С

нашими>.

<С кем именно?>

<С Полом Роумэном, Джозефом Олсопом и Эрнестом Хемингуэем>.

<Роумэн сейчас работает в Испании?>

<Его перевели к вам в конце войны>.

<Да, да, я его помню, я с ним беседовал в этом же кабинете. Он

марксист?>

<Он такой же марксист, как я балерина>.

<Вы просто не

в курсе, он же ученик профессора Кана, а тот

никогда не скрывал своего восторга перед доктриной еврейского

дедушки>.

Так что ты у нас марксист, ясно?

Потом алюминиевый спросил, тот ли это Хемингуэй, который писал

репортажи про Испанию, я ответил, что он писал не только репортажи,

но и книги. Алюминиевый сказал, что он читал что-то, но не помнит

что, ему не нравится манера Эрни, слишком много грубостей, ужасная

фраза, какой-то рыночный язык, и потом он слишком романтизирует

профессию диверсантов, рисует над их головами нимб, это происходит от

незнания жизни; <Я сам ходил в разведку во Франции в семнадцатом,

заметил он, - ползал на животе под проволокой немцев, чтобы выведать

их расположения, я помню, как это было>. Я заметил, что он, видимо,

не читал <По ком звонит колокол>, а только слышал мнения тех, кто не

любит Эрни, а его многие не любят за то, что слишком популярен, как

мне кажется, он ни в чем Джордана не идеализирует, наоборот даже.

<Ну, бог с ним, с этим Хемингуэем, давайте вернемся к нашим

делам, - сказал алюминиевый.
– Что бы вас интересовало: консульская

работа, политический анализ или изучение экономических структур тех

стран, где вам, возможно, доведется работать?>

Я ответил, что самое выгодное было бы использовать меня по той

специальности, которой нас научили Донован и Даллес во время драки с

нацистами.

<Хорошо, - сказал алюминиевый, - я передам ваше пожелание

руководству, позвоните в европейский отдел, скажем, в понедельник>.

Разговор был в четверг, мы уехали с Элизабет в Нью-Йорк,

забросив мальчишек ее маме, прекрасно провели уик-энд, навестили

Роберта и Жаки, вспомнили былое, потом посмотрели спектакль о том,

как радикулит оказывается главным стимулом для человека, мечтающего о

карьере танцовщика, было очень смешно; у Дика встретили Бертольда

Брехта и Ганса Эйслера, они затевают в Голливуде грандиозное кино,

Эйслер просил передать тебе привет, а Брехт сказал, что он был

совершенно очарован тобой, когда ты приезжал к нему в сорок втором,

консультироваться о наци, перед тем как тебя решили забросить к ним в

тыл. Брехт хотел написать тебе, но он был совершенно замотан и, как

всегда, рассеян, твой адрес сначала сунул в карман брюк, потом

переложил в портфель, а затем спрятал в пиджак, наверняка потерял. В