Экспансия - 1

Семенов Юлиан

вчера про вас много рассказывал Брехт. Его поддержал Эйслер, с

великими драматургами и музыкантами грех не считаться>.

Я вылетел туда, в Лос-Анджелесе было настоящее пекло, меня не

оставляло ощущение, что пахнет жареными каштанами, как в Париже, в

середине сентября в Картье Латан. Голливуд меня снова ошеломил

тишина, надежность, красота, высоченные пальмы, живая история нашего

кино, ни у кого нет такого кино, как у нас, пусть говорят

что угодно,

бранят и критикуют, но надо быть совсем уж нечестным человеком, чтобы

поднять голос против Голливуда.

И вот я кончил паковать чемоданы, сдал здешнюю квартиру в аренду

(это сулит мне дополнительно двести долларов в месяц, совсем

неплохо), прошел по комнатам, не испытывая того растерянного ужаса,

который начал захватывать меня последние недели, выпил, лег в

кровать, но не смог уснуть и, дождавшись, пока Элизабет начала сладко

посапывать, - она стала еще более хорошенькой, даже не могу себе

представить, что мы с ней женаты уже девять лет, я испытываю к ней

нежность, словно в первые дни нашего знакомства, - отправился в

кабинет, сел к столу и написал тебе это длиннющее письмо.

Ответь мне на отель <Амбассадор>, я снял двухкомнатный

апартамент, будем жить там, пока Элизабет не подберет дом.

Конечно, если ты прилетишь в отпуск сюда, мы ждем тебя в гости.

Масса хорошеньких молодых девушек с умными холодными глазами ходят по

студии. Такие не умеют предавать. Если ты заключаешь с ними договор

на любовь, они никогда не нарушают условий контракта. Это им

невыгодно. Что ж, пусть так, это честнее подлости, рожденной

чувствами. Выбрось, наконец, из сердца Лайзу. Выбрось. Я видел ее в

Нью-Йорке, поэтому прошу тебя еще раз - выбрось. А вообще что-то

муторно у меня на душе. Так бывает всегда, когда чего-то до конца

недопонимаешь. Я гоню от себя мысли, но ведь их назойливость

значительно страшнее, чем атака октябрьских мух, которые, кажется,

ошалели от приближения холодов и поэтому жалят все, что только можно,

а особенно ноги, исчешешься.

Я запрещаю себе признаваться в тех чувствах, которые меня порою

обуревают, я помню, как Донован учил нас бояться чувств, не рожденных

логикой. Я все это понимаю умом, но разве так просто справляться с

тем, что живет в тебе? Нет ничего горше незаслуженной обиды, ты

согласен? А впрочем, шел бы к черту этот государственный департамент!

Прав Даллес, надо погодить. Все образуется.

Пиши.

Твой Грегори Спарк>.

2

<Грегори Б. Спарку,

Отель <Амбассадор>,

Голливуд, США

Дорогой Грегори!

Твое письмо повергло меня в некоторое уныние и есть отчего.

Экономика немыслима вне истории, так что не очень-то завидуй моей,

как ты писал, <спокойной> профессии. Дважды прочитав твое послание, я

просмотрел речи Цицерона и пришел к грустному выводу, суть которого

сводится к тому, что окончание любой эпохи, связанной с великим

человеком, внесшим свою лепту в историю, неминуемо сопутствует

приходу новой команды, предлагающей свою, качественно новую модель

будущего. А поскольку выдающиеся люди есть пики истории, поскольку

человечество не очень-то избаловано личностями, типа Цезаря,

Спартака, Македонского, Клеопатры, Галилея, Лютера, Кромвеля, Петра,

Наполеона, Вашингтона, поскольку каждый взлет мысли сменялся веками

ожидания новых идей, нам с тобою остается лишь сладкое воспоминание о

той поре, когда мы удостоились счастья входить в большую команду

очень большого человека, каким был Рузвельт.

Я не очень-то представляю себе, когда придет политик с новой

программой; повторение Рузвельта невозможно (любое повторение чревато

фарсом или катастрофой, в этом я совершенно согласен с Марксом), а

вот что выдвинут вместо его курса, я пока не очень понимаю.

Надеяться, что те, кто окружает Трумэна, смогут создать идею,

притягательную для страны и мира, довольно рискованно, поскольку он

серый человек и совершенно не подготовлен к руководству страной. Я

думаю, Трумэн будет освобождаться от людей Рузвельта; по-человечески,

кстати, я понимаю его. Кому приятно, когда тычат в глаза

предшественником, махиной, имя которого и без того у всех на устах.

Поэтому сделать надо так, чтобы люди забыли Рузвельта, но сделать это

предстоит умно и тактично - в этом, видимо, Трумэн и те, кого он с

собою привел, видят свою главную задачу. Как это можно сделать?

Во-первых, необходимо определить того врага, угроза которого понятна

каждому американцу. Во-вторых, следует найти рецепт, каким образом

этого врага можно победить. В-третьих, надо доказать народу, какие

блага получит каждый в результате этой победы. Нацизм уничтожен.

Японские агрессоры разгромлены. Что же грозит Америке? Экономический

спад? Допускаю. Кризис духовных ценностей? Вполне возможно, ибо на

смену доктрине войны идея мира приходит отнюдь не просто. Ты знаешь,