Экспансия - 2

Семенов Юлиан

– Нет. Дай мне побыть так.

– Ты не хочешь, чтобы я видел, как ты плачешь?

– Я не плачу.

– Маленькая, нас рядом на кухне пишут на пленку, так что, пожалуйста, погляди на меня и ответь: с тобой все в порядке?

Она подняла на него глаза, и в них было столько страдания и надежды, что у Роумэна снова перехватило горло.

– Ты в с е знаешь про меня?
– спросила она.

– Да.

– Ты знаешь, что я работала на них?

– Да.

– И ты захотел, чтобы я вернулась к тебе?

– Да.

– И ты знаешь, к а к я работала на них?

– Знаю.

– И ты не

хочешь прогнать меня?

– Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

– Ты будешь жалеть об этом.

– Я не буду жалеть об этом.

– Будешь.

Он поцеловал ее в лоб, в кончик носа, легко коснулся пересохшими губами мокрых щек, прикоснулся к ее губам, таким же пересохшим и потрескавшимся, легонько отстранил ее от себя, но она прижалась к нему еще теснее:

– Можно еще минуточку?

– Можно.

– Ты как аккумуляторчик - я заряжаюсь подле тебя.

– А я - от тебя.

– Я никогда и никого не любила.

– Ты любишь меня.

– Нет, - сказала она чуть громче, и он удивился тому, как громко она эта сказала.
– Просто мне с тобой надежно. Не сердись, это правда, и теперь ты можешь сказать, чтобы я убиралась отсюда вон.

– Зачем ты так?

– Я не могу тебе врать. Вот и все.

– Мне - нет. Себе - да, - сказал он и снова отодвинул ее от себя, но она, покачав головой, еще теснее прижалась к нему.

– Еще капельку. Ладно?

– Нет. Время, - сказал он.
– Я люблю тебя.

– Ты... Не надо... Тебе просто... Я оказалась для тебя подходящей партнершей в посте...

Он ударил ее по щеке, оторвал от себя, вывел на балкон, сказал, чтобы она не смела входить в комнату, и отправился на кухню. Гаузнер, двое квадратных и тот, что привез Кристу, стояли возле диктофона.

– Как вас зовут?
– обратился Роумэн к высокому, что привез Кристу.

– У меня много имен, мистер Роумэн. Сейчас я выступаю под именем Пепе. Я к вашим услугам.

– Если вы к моим услугам, то передайте вашему паршивому генералу, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не стану работать с Гаузнером.

– И не надо, - вздохнул Пепе.
– Работа - это всегда добровольно, мистер Роумэн. В разведке ничего нельзя добиться принуждением. У меня к вам только один вопрос. Можно? В знак благодарности за то, что я вернул вам Кристу, можно просить вас, чтобы вы не р а с к р у ч и в а л и то, что в Мюнхене вам открыл господин Гаузнер, проявив понятную слабость?

– Вряд ли. Так что кончайте всю эту историю, кричать я не стану.

– Вы делаете глупость.

– Скорее всего.

– Напрасно, мистер Роумэн. Я не из этой команды. Я работаю на тех, кто хорошо оплачивает мой труд. Я с симпатией отношусь к вашей подруге, она любит вас, мистер Роумэн. Она вас очень любит. Не глупите.

– Переквалифицируйтесь в священника, - сказал Роумэн.
– Я сказал то, что хотел сказать. Кончайте эту хреновину, мне все надоело.

– Я слишком много грешил. И грешу. Так что в священники меня не возьмут, папа не утвердит, он очень блюдет кодекс нравственности. А что касается хреновины... Э, - он обернулся к к в а д р а т н ы м, - отнесите эту аппаратуру в машину, что стоит у подъезда. И сразу отваливайте вместе с ними, они знают, куда ехать.

– Нет, - сказал Гаузнер.
– Ждите, пока я спущусь. Если у тех людей, которые сидят в авто, возникнут какие-то

замечания по записи беседы, поднимитесь и скажите мне.

– Можно и так, - согласился Пепе.
– Топайте отсюда. И спросите, что делать с грузом... Как его отсюда вывозить...

– Вы что - сошли с ума?
– Гаузнер резко обернулся к Пепе.
– Вы не...

– Шат ап!' - сказал тот.
– Делайте, что я вам сказал, парни. Теперь вы в моем подчинении, вас предупреждали?

_______________

' Ш а т а п! (англ.) - молчать!

К в а д р а т н ы е, взяв диктофон, молча ушли, не взглянув на Гаузнера.

Пепе дождался, когда дверь за ними закрылась - щелчок был сух и слышим, - достал из заднего кармана брюк пистолет, взвел курок, деловито навернул глушитель и, не говоря более ни слова, выпустил три патрона один за другим, не целясь, в Гаузнера.

– Мне очень понравилась ваша подруга, - пояснил Пепе Роумэну, не обращая внимания на то, как Гаузнер катался по полу, зажимая сухими ладонями крошечные черные дырки на животе.
– И потом это, - он кивнул на затихавшего Гаузнера, - не моя инициатива, это было обусловлено заранее. Я должен был спросить, сделано ли дело, и, если он ответит, что сделано, мне предписали убрать беднягу. Он ответил, что сделано. Теперь от вас зависит дальнейшее развитие событий: либо вы платите мне больше, чем уплатили они, и мы занимаем круговую оборону, пока не приедут ваши люди из посольства, полицию втягивать нельзя, сами понимаете, - он снова кивнул на вытянувшегося на кафельном полу Гаузнера, - либо вы пишете обязательство работать на них, датированное сорок третьим годом и подтвержденное сорок шестым, я забираю эти бумажонки и желаю вам прийти в себя после пережитого... Только не верьте ей, когда она говорила, что не любит вас, мистер Роумэн. Она вас очень любит, я в этом убедился, когда они беседовали с ней.

– О чем?
– спросил Роумэн, не отрывая глаз от Гаузнера (<Его дочка слишком хорошенькая, чтобы выжить, - подумал он.
– И он ее оберегал от мира; она, тепличное растение, пойдет по рукам, наши ребята в Мюнхене ее не упустят, аппетитна>. И поразился тому, что в его мозгу сейчас смогло родиться слово <аппетитна>: <Какой ужас, а?!>).

– О вас.

– Что они от нее хотели?

– Она отказала им.

– Что они хотели от нее?

– Они пытались высчитать вас - через нее. Она им лгала. Она сказала, что не любит вас, мол, хороший партнер в постели - и все. А они ей сказали, что она врет, потому что у вас не очень хорошо по этой части. И пообещали пристрелить вас, если она будет врать... Ну, обычная работа: вас берут на ней, ее - на вас. Она врала им, мистер Роумэн. Она понимала, что им нельзя говорить про свою любовь: мы ведь умеем считать, у миллионеров воруем только самых любимых детей - за них платят, сколько бы мы ни потребовали...

– У меня нет ста тысяч, Пепе.

– Плохо. Я профессионал, я получил деньги вперед, аванс, двадцать пять процентов, как и полагается. Я обязан вернуть им двадцать пять, а себе получить семьдесят пять, работа есть работа, я отдаю девяносто процентов компаньонам, договор подписан, так что - при всей моей симпатии к женщине - я не хочу подставлять свою голову, у меня тоже семья.

– Хорошо. Я сейчас напишу вам обязательства...

Пепе достал из кармана конверт, протянул листок бумаги - тоненький, в синюю клеточку: