Экспансия - 2
Шрифт:
Ненависть Люсии к нацистам была постоянной, з а т о ч е н н о й; пробивала максимум средств для фильмов о войне, корила режиссеров за то, что они еще не з а ж г л и с ь темой; память о горе должна быть вечной, только тогда трагедия не повторится, а если планета обречена на периодические сумасшествия, все равно надо сделать так, чтобы время, отпущенное людям на мир, было как можно более продолжительным.
Вот ее-то и попросил Грегори Спарк:
– Вьеха' (ей было двадцать семь, и ей очень нравилось это обращение, оно мило контрастировало с ее внешностью: вздернутый курносый носик, глаза-блюдца,
_______________
' В ь е х а (исп.) - старуха.
– Зачем нужна такая секретность?
– Нужна, - отрезал Спарк.– Если ты мне не веришь, - скажи честно, я придумаю что-нибудь другое, но пусть о твоем отказе и моей просьбе знаем лишь ты и я.
– Зачем нужна эта секретность, Спарк?– повторила женщина.– Я не сказала нет, но я должна понять, почему тебе это понадобилось.
– Могу тебе сказать лишь одно, Люси... Речь идет о том, чтобы схватить одного затаившегося наци... Это все, что я могу тебе открыть.
– О'кэй, пусть пишут. Но как я определю, что это письмо адресовано тебе? Я же получаю каждый день не менее двадцати писем из-за границы.
– Поэтому я к тебе и обратился.
– Господи, я совершенно забыла, что ты был шпионом!
– Я был дипломатом, старуха, не надо катить на меня камень.
– Какая разница? Шпион, дипломат - одна и та же суть, только разная форма... Я согласна, но как я пойму, что это письмо адресовано тебе?
– Ты поймешь по обратному адресу. На конверте будет написано <Экспериментал синема инкорпорэйтэд>.
Прочитав письмо Роумэна дважды, Спарк сжег его (так уговорились) и зашел в съемочную группу Флэкса. Тот делал фильм о работе американской разведки в Европе: много погонь, роковая любовь коварной нацистской шпионки; перестрелки в темноте; зритель должен пойти, касса - судя по предварительным прогнозам - будет хорошая.
– Послушайте, Флэкс, - сказал Грегори Спарк, пригласив его на чашку кофе, - у меня есть идея. Если она вам понравится, я попрошу за нее не очень-то много - полет вместе с вами в Лиссабон; я и моя подруга, три дня от силы.
– Я слушаю.
– Но сначала ответьте на мои вопросы, о кэй?
– Пожалуйста, если только они не будут касаться моих заработков, улыбнулся Флэкс.
– Как вы относитесь к критике?
– Я ее ненавижу. Продажные шлюхи, несостоявшиеся гении.
– Но вы реагируете на нее?
– Абсолютно равнодушен. Аб-со-лют-но!
По тому, с каким раздражением ответил режиссер, Спарк понял, что к критике в газетах и на радио Джон Флэкс относится - как и все режиссеры с болью и трепетом: после выхода фильма хватает по утрам газеты и с замиранием сердца открывает восемнадцатую полосу - там обычно печатают статьи литературных и кинокритиков.
– Тогда я обратился не по адресу, - отыграл Спарк.– Я хочу предложить вам сенсацию, выход в новое качество кинематографа,
– Что значит не по адресу?! Отделяйте злаки от плевел, Грегори! Сенсация существует независимо от благорасположения критиков...
– В общем-то, да. Но вы попали в сложный переплет, Флэкс: ваши продюсеры катают вас как кассового режиссера, они и критиков организовывают именно в этом направлении, нацеливают их на описание динамики ваших лент, но не на творчество художника.
– Вы думаете, я этого не знаю?!– чуть не застонал Флэкс.– Ничего, будущее защитит меня, нет пророка в отечестве своем, придет время, и новая поросль критиков отдаст должное тому, что я сделал для американского кино...
– Вам безразлично, когда наступит это будущее?
Флэкс хотел ответить столь же равнодушным, многократно отрепетированным, а потому мучительно неприятным согласием, но заметил в глазах Спарка такое понимание всей его, Флэкса, боли, обиды, надежды, что лишь махнул рукой и горестно вздохнул.
– Вот это по делу, - заметил Спарк.– Этому я верю. Так вот, когда я работал в Лиссабоне, - а я там подвизался во время войны, когда город кишел нацистскими разведчиками, - мне попалась информация об одном гитлеровском шпионе... Сволочь, костолом, петля по нему плачет... Он и поныне живет там... И он меня очень интересует. Но еще больше он должен интересовать вас, потому что та сцена похищения нациста, которая написана в сценарии, никуда не годится - картонка, никто из серьезных людей в нее не поверит.
– Ах, Грегори, кто вам сказал, что Голливуд работает для серьезных людей?! Мы - потаскухи, шансонетки, клоуны, на нас приходят забываться, расслабившись в удобном кожаном кресле кондиционированного кинозала...
– Кто расслабляется, а кому-то - особенно из молодых, которые еще только р в у т с я к самим себе, - надо учиться напрягаться. Вот я и предлагаю вам поучить их этому. Вы поставите две камеры в том месте, где пойдет тот нацистский подонок, и начнете снимать: пусть все будет, как есть, пусть идут люди, едут машины, все, как обычно... Когда его будут брать, он начнет вырываться, орать - пусть! Его надо сунуть в машину. Он будет вопить, кусаться - тем лучше для ленты, это будет настоящая правда... Потом я его вывезу за город, мне надо закончить с ним прерванную беседу, но это уже моя забота...
– Вы сумасшедший?
– Немного. А что?
– Нет, идея, конечно, дьявольски заманчива. Но как можно по-настоящему красть человека на улице? Прибежит полиция, скандал, арестуют камеры, начнется судебный процесс, нет, вы безумец, Грегори.
– Полиция должна стоять рядом, Флэкс. Она должна быть при вас, у ноги. Накануне съемок вы посетите полицейское управление и попросите выделить наряд; надо удержать прохожих, чтобы они не влезли в скандал. Скажете, что у вас отрепетированная сцена; тот, кого похищают, наш артист; он д о л ж е н вопить и кусаться, такая уж у него роль. Я сижу за рулем, со мной подруга, три статиста сунут б е с а в машину, свяжут, сядут рядом, всунут кляп, все это можно снимать, потом я отъеду за город, статисты вернутся на место съемок, а я через два дня расскажу вам, как прошла беседа с пациентом.