Экзамены
Шрифт:
— Пока нет.
— И при сносе старых домов по долгу своей службы не присутствуешь, так?
— А что мне там делать?
— Да я все про твои монеты… Получается, что ты коллекционируешь не свои находки, а… Вот ты говорил: значки можно менять на монеты. Но ведь это не главный источник поступлений, да?
— Конечно!
— Так вот мне и не понятно: как же попали к тебе монеты?
— Ну как?.. В этом как раз и смысл: у каждой монеты — своя история.
Олег возбужденно теребил бороду.
— А какие истории?.. Ну, хоть в самых общих чертах.
— Чудак ты! Да разные… Кое-что
— И большинство из них основано на том, чтобы найти простака. Простак отдаст и так, правда?
Копылов с печальной усмешкой посмотрел на Олега.
— Хэх… что же скрывать — не без этого. А зачем простаку монеты, если он не знает их настоящей цены?
— Вообще логично… Но ведь и обидно!
— Обидно?.. Кому?
— Да хотя бы мне… Обидно думать, что для тебя я — всего лишь очередной простак.
— С чего ты взял?
— А я думал… Там, в электричке. И вот — додумался.
— Интересный случай!.. Ну, и что дальше?
— Дальше, по-моему, все ясно. Мне уже не хочется отдавать этот самый «крестовик». Тебе не хочу отдавать, понимаешь? Вот как теперь быть?
Копылов распрямился, отделившись от спинки скамьи, застегнул пуговицы пиджака, поддернул натянутые коленками брючины.
— Сколько же ты за него хочешь?
— Да нисколько, — спокойно ответил Олег. — Хотел его даром отдать, а теперь передумал. Пусть жена кулон заказывает…
— Слушай, ты же надул меня!
— Выходит так.
— Ну, милый юноша, нечисто играешь! Обманывать — это безнравственно.
— Иногда полезно, — возразил Олег. — Вот ты убеждал нашу попутчицу: никому нельзя доверять! И сам же, как видишь, попался…
Копылов болезненно поморщился.
— Я думал, ты серьезный, деловой человек… Когда идет обратный поезд?
— Ну вот, значит, я несерьезный… — продолжал Олег. — Ограниченный, примитивный и еще несерьезный человек! Только все равно я думаю так же, как и наша милая попутчица: нужно доверять! Потому что, слава богу, еще не все сделались аристократами и личностями, хватает и простаков. То есть людей, которым нравится жить естественно. По-человечески жить, доверяя друг другу. А вы, аристократы, хотите отучить нас от этого!.. Но не всегда у вас получается. Вот, можешь считать, что на этот раз тебе не повезло… Как, вынесет твоя душа такой удар?
Копылов принял прежнюю позу, откинувшись на спинку скамьи.
— Душа, душа… — яростно нажимая на шипящий звук, пробормотал он. — Чтобы всякий, кому не лень, плевал в нее? — И замолчал, не имея или не желая ничего добавить. Олег, покосившись на Копылова, виновато отвел взгляд: горькое разочарование выражало лицо москвича.
Некоторое время оба молчали, сидели как чужие: не глядя друг на друга. Но если бы Олег не постеснялся еще раз попристальнее посмотреть на приятеля, то заметил бы не одно только выражение терпеливого страдания. Копылов напряженно думал.
Он заговорил первым.
— Есть хочется зверски! — признался Копылов, словно и не было никакой размолвки. — Кормят тут где-нибудь?
Олег шумно вздохнул; брови его взметнулись над переносицей в добродушно-виноватом выражении.
— Ты не представляешь себе, как мои радуются, когда я возвращаюсь домой из командировок! —
В троллейбусе Копылов равнодушно смотрел на мелькавшие за деревьями здания и не слушал пояснений Олега. Его не интересовало, как выглядит в этом городе Концертный зал и какой здесь стадион. Одно волновало Копылова: насколько хорошо сохранился «крестовик», имевшийся у Олега Глебова.
Чистая и холодная
Ватник Михайловне был великоват, хоть и выбрала в сельпо самый маленький размер. Сидя на охапке картофельной ботвы, старушка высунутыми из подвернутых рукавов пальцами хватала картофелины покрупнее и бросала в ведро. Бабы вокруг трещали сороками: про летошний год, про детишек, про мужей — горьких пьянчужек, разговаривали, а Михайловна помалкивала. Ей на седьмой десяток пошло, о чем говорить! Ведро наполнилось, старушка кинула руки на колени — отдохнуть. Тут и Надя подоспела, ухватила ведро за дужку, понесла к машине — высыпать. Михайловна потянулась назад, чтобы пустую посудину поудобнее расположить, и вдруг ойкнула. Держа в одной руке другую, смотрела, как на ладони проступают темно-красные капельки. Приложилась губами к ранке и сплюнула кровью. И откуда сила взялась: вскочила на ноги да так пнула мятое, с заусеницами по краям ведро, что взлетело оно, как футбольный мяч, и брякнулось далеко от картофельной кучи.
— Вот какая ты скряга! — жаловалась Михайловна Зинке Губаревой и показывала раненую ладонь. — Об твое ведро размахнула!
Трескотня умолкла, женщины таращили глаза.
— Ай, смотри, кровь!.. Да как хлыщет-то, царица небесная!
— Об такое-то и руку изувечить недолго…
— Уж скупее Губарихи нашей не найдешь, право слово!
Соседка Михайловны Анна Волосова нашла у себя за пазухой комок небеленой марли. Перевязывая руку, сказала Губаревой:
— Вот и мужики тебя за жадность боятся!
— Ах так! — взвизгнула Зинаида, белолицая, с прищуристыми глазами молодка. — Накинулись, осы, одинокую жалить! Вы попробуйте-ка на нашего председателя налететь… Есть на складе специальные корзины для картошки, а он нас со своими ведрами заставляет выходить!
— Ой, правда, есть корзинки, своими глазами видела! — воскликнула, удивляясь собственной беспамятности, Чижова, жена кладовщика. И тем помогла Губарихе отбиться. Стали бабы припоминать другие грешки председателя, выговаривали за не скошенный для личных коров клевер, ругали, что не дает лошадей картошку на огородах выкапывать, Михайловна давно успокоилась и успела тем временем еще одно ведро набрать.
В тени грузовика спал на ботве шофер, прикрыв лицо засаленной кепкой. Разбуженный гвалтом, он поднялся и, зевая, скребя ногтями небритую щеку, полез на ступеньку, чтобы заглянуть в кузов.
— Эй, тетки, вы бы меньше языками трепали… Вон еще машина подъезжает.
— Напрасно торопится! Нам, дай бог, твою бездонную до обеда нагрузить, — ответила Мочихина, пожилая женщина с сердитыми, в белых ресницах глазами.
— Вот бы водички догадался привезти! — мечтала румяная девушка Надя, которая относила наполненные картошками ведра к машине.