Ельцын в Аду

Пульвер Юрий Евгеньевич

Гайдару снится страшный сон:

Навстречу пьяный Ельцин - он

Грозит Дудаю кулаком

И обзывает дураком.

Кругом пожар, блестят штыки,

Идут буржуйские полки...

Тимур опешил: вот те на -

Грядет чеченская война!

– А вон Платонов прибыл! Классик, ты – член КПСС или Союза писателей?

– «Я ничего не член». Не надо обзываться!

– Не огорчайтесь! «Меня Жданов публично блудницей назвал – и то ничего», - утешила его Анна Ахматова.

Под ручку с директором

издательства пролетела душенька Ходасевича, ласково напевая тому в ушко:

– «Издатель! Друг! С лицом веселым

Мне чек скорее подмахни

И пресс-папье своим тяжелым

Автограф милый промокни».

... Опять зашелестели, словно опадающие осенние листья в лесу, короткие диалоги:

– Пишу роман, листов на тридцать...

– Смотри, на ногу не урони!

– Внимание, опасное место!
– снова предупредил философ-экскурсовод. Входим в сектор социалистического реализма!

– А что это такое?
– спросил ЕБН, знавший термин, но не его суть.

– Это формалистически – натуралистически – абстракционистическое искажение реальности...

– Переведи на русский, - мотнул седой прядью Борис Николаевич.

– Ну, чтоб даже тебе было понятно: восхваление советских властей на доступном языке и в доступной для них форме, - объяснил Ницше.
– Именно то, что, начиная с господина Джугашвили про таких, как ты, а затем для тебя и про тебя карякали в российских газетах, брошюрах, книгах.

– Про меня другое писали, чем про Сталина!
– обиделся Ельцин.

– По сути – то же самое. Хотя разница есть. При его культе личности вся литература соцреализма печаталась на бумаге, изготовленной из древесины лагерного лесоповала. При твоем культе безличности — на бумаге, изготовленной из древесины, срубленной дома, переработанной за границей и закупленной там втридорога.

– «Философия хромая

Ухмыляется, не зная,

Как ей с мерой муравьиной

Сочетать полет орлиный», - вдруг подал голос Блейк.

– На марксизм-ленинизм намекаешь, что ли?
– вопросил экс-президент.

– Мы прибыли на заседание съезда советских писателей!
– объявил автор «Заратустры».

– «Москву метель заметала

порошею.

Как катафалк,

пылал

Колонный зал.

О литературе говорили

только хорошее,

И зал, привыкший

к знатным покойникам,

скорбно молчал», - дал свое описание этому важному событию один из присутствующих.

– Союз писателей СССР на три четверти состоит из неписателей. Но производить чистку нельзя, ибо эти три четверти легко вычистят писателей!
– крикнули членам президиума с галерки. Там не обращали внимания ни на реплики, ни на скучную речь докладчика. Аудитория тоже, как принято в таких торжественных случаях, болтала и сплетничала.

–

Слышали, в СССР наконец-то выпустили Бабеля!

– Сейчас многих реабилитируют.

– Ты уже получил корочки САПа?

– Так это же лошадиная болезнь! Неужели от нее остаются оспины?

– Сам ты недуг общероссийский! Я имел ввиду удостоверения Союза Адских Писателей! Собственно, Союзов два – Тихий и Буйный, совсем как в ельцинской России.

– Там, наверху, говорят, Регистан и Михалков получили звания Заслуженных гимнюков Советского Союза – за свои многочисленные гимны!

– Товарищ Ливанов, Вы же известный актер, почему Вы никогда не заходили в худчасть театра?

– Художественное целое не может входить в художественную часть!

– Товарищ Булгаков, что Вы напеваете?

– Свое любимое: «Он рецензент – убей его!»

– Эй, докладчик! Почему Вы говорите одними цитатами? У Вас что, своего мнения нет?

– У меня есть свое мнение, но я с ним не согласен.

– Вы писатель или читатель?

– Я цитатель.

– Что такое телеграфный столб?

– Хорошо отредактированная сосна.

– Товарищ Шкловский, как у Вас дела?

– Как обычно. «Один редактор издательства «Советский писатель» отверг мою рукопись потому, что, как он сказал, в ней «много сведений и фактов, которые даже я не знаю».

– Удивляюсь, как при такой нервотрепке Вы достигли преклонных лет?

– «Я прожил долгую жизнь только потому, что никогда не читал рецензий на свои книги».

– Светлов, о чем размечтались?

– «Хочу, чтобы на моем доме повесили мемориальную доску: «Здесь жил и никогда не работал поэт Михаил Светлов».

... Новоприбывших окружили несколько литдушенек.

– А, господин Ницше! Позвольте Вам представить коллегу: академик-философ Мрак Мутин!

– Перестаньте издеваться! Меня зовут Марк Митин!

– Интересные разговорчики!
– душе экс-гаранта было непривычно.

– Давай подойдем к великому поэту – вон сидит Пастернак, твой тезка, - предложил его спутник. Но еще до них к Пастернаку подскочил какой-то хлыщ:

– «Что Вам больше всего понравилось в моей книге?»

Поэт вспыхнул:

– «Неужели Вы думаете, что я могу заниматься микрометрией?!»

Простите, отвлекусь: приближается критик Тарасенков, мой друг, знаток и любитель моих стихов. При этом по намеку партбонз опубликовал в «Культуре и жизни» разгромную статью обо мне!

Подойдя к Пастернаку, Тарасенков не решился протянуть ему руку. Поэт с доброй улыбкой заметил:

– «Толя, не стесняйтесь, Вы же не человек, а бобовое». А я на растения не обижаюсь...

Подлетела еще одна душенька.

– О таких, как ты, Тарасенков, я, Александр Раскин, написал эпиграмму: