Элеонора Дузе
Шрифт:
Готье благодаря Дузе приобрела новый аромат юности и элегант¬
ности» *. Заслуга в том, что Маргерит Дузе помолодела, отчасти при¬
надлежала, несомненно, Жану Филиппу Ворту**. Дузе познакоми¬
лась с ним во время своего пребывания в Париже в 1897 году. С тех
пор он до конца жизни остался ее преданным другом, бескорыстным
и горячим помощником. В рецензии Лепорелло отдается известная
дань его участию в спектакле. «Маргерит появилась в новом
в белом пеплуме, украшенном брызгами бриллиантов, переливаю¬
щихся всеми цветами радуги, как образ мечты и поэзии... Казалось,
актриса решила представить свою героиню в образе символической
белой камелии, подобной той, которую она дарит Армандо после их
первого объяснения» ***. Далее критик подчеркивает, что игра Дузе
опровергла тех, кто отрицал гибкость и многогранность ее таланта.
«Несколько лет тому назад ее игру в «Кукольпом доме» можно было
бы назвать более яркой. Теперь же ее переходы от радости к горю,
от улыбки к слезам едва заметны, проходят как бы па полутонах.
Прежде игра ее действовала на зрителей мгновенно, теперь она ста¬
ла глубже и производит более сильное впечатление. Раньше она
лишь интуитивно угадывала ситуацию, в которую попадала ее герои¬
ня, и настроение ее в данное мгновение. Теперь же она полностью
отрешается от своего я, словно впитывает в себя душу своей героини,
которая живет в выражениях ее лица, в интонациях голоса; актриса
ни на секунду не выходит из образа, ни на единое мгновение не за¬
бывает о нем. В «Даме с камелиями» она — существо, сотканное из
грез, в «Кукольном доме»—вполне земная, очаровательная женщина,
которую сама жизнь преображает и толкает к бунту. Дузе одержала
победу также в «Монне Ванне», однако, достигая в этой роли высот
актерского мастерства, она все же не может сделать значительнее
произведение. Героиня пьесы не вызвала симпатий в исполнении
Жоржетт Леблан на сцене французского театра, весь талант нашей
великой актрисы смог вдохнуть в нее теперь тоже лишь видимость
жизни»*.
Возобновив свой старый репертуар, Дузе снова отправилась в за¬
граничное турне. В Вене она встретилась с публикой, которая уже
знала и восторженно принимала ее в период наивысшего расцвета
актерского мастерства, когда она была захвачена мечтой о новых
путях в искусстве. Были там и друзья, видевшие ее в минуты рас¬
терянности и разочарований, когда она была подавлена театральной
рутиной. Теперь они нашли актрису, сумевшую, сочетав вечно пре¬
красное и быстротечное, преобразив страдания
обрести силы для новой жизни на сцене.
Спектакли Дузе проходили с 4 по 15 октября в «Театр ан дер
Вин»162. В последний вечер, после окончания спектакля, под гром
оваций ее осыпали белыми камелиями.
С 16 по 25 октября Дузе — уже в Будапеште. «Плыву иод пару¬
сами,— писала она Эмме Гарцес,— как тот, кто избрал определенный
путь. И в то же время где-то в глубине моего существа я постоянно
слышу какой-то внутренний ритм, который несет меня всегда вперед,
и подчиняюсь ему. Что я найду в конце этого бесконечного бега?
Может быть... тайное удовлетворение от того, что всегда послушно
следовала своей судьбе. Возможно. И все, на что я надеялась, и все
пережитое забудется мною».
С 30 октября по 13 ноября Дузе гастролировала в Берлине. Уго
Ойетти писал об этих гастролях: «...В ее черных волосах уже много
серебряных нитей, а в глазах ее всегда светится доброта; лицо ее
бледно, но в голосе ее больше страсти, чем когда бы то ни было.
Жизнь утомила и сделала ее утонченной, но от этого искусство артист¬
ки, когда она захочет, проникает в сердце, как кинжал. Закатное
небо всегда глубже утреннего, и тому, кто им любуется, оно внушает
почти религиозный трепет. Да, я сказал «религиозный», не удивляй¬
тесь. Кто не слышал, как иностранцы говорят о Дузе, тот никогда
не сможет представить себе того преклонения, почти фанатического,
с которым они относятся к этой удивительной женщине. У себя в
Италии мы восхищаемся ею, любим ее, гордимся тем, что она своим
искусством вот уже двадцать лет открывает миру то лучшее, что
есть в нашей душе: сильную и стихийную страсть, власть улыбки
сквозь слезы и красноречивость молчаливого взгляда, полного тревоги.
Она говорила для нас и своим именем прославляла Италию.
И все же боготворили ее только иностранцы. Каждый раз, когда
она возвращалась в Италию, казалось, что публика, большая часть
публики, идет на ее спектакли только затем, чтобы холодно судить
ее, словно дебютантку, будто слава не принесла ей ничего, кроме
вреда. За границей же, наоборот, у всех возникало такое чувство,
будто она открывает им секрет их собственного счастья.
Итак, каков же итог? Она па вершине славы, но в Италии у нее
нет ни театра, ни своей публики. Перед каждым спектаклем она
должна снимать театр и каждый раз заново завоевывать признание