Елисейские поля
Шрифт:
При виде людей в форме зрители зашевелились. «Что тут у вас происходит?» Это были те самые полицейские, которые проверяли документы у подозрительных молодых людей.
— Вот этот… он толкнул меня… без всякой… причины, — объяснил задохнувшийся толстяк.
— Правда, — подтвердили из толпы. — Мсье спокойно шел, а этот ни с того ни с сего…
«Держи-хватай!» — злорадно усмехнулся Д. Его утра не оставляло чувство, что все в заговоре против него. Полицейские попытались развести противников.
— Не смейте меня трогать! — вскрикнул Д.
Но полицейский (со слишком длинными волосами и вислыми усами; будь он в штатском, у него наверняка
— Да он пьяный, — послышалось вокруг. — Наверняка иностранец.
Полицейский справился с ним без труда.
— Предъявите ваши документы… да, оба.
Оскорбленный толстяк, все еще тяжело дыша, вынул бумажник, такой же пухлый, как его владелец, и предъявил все доказательства своей благонадежности. На одном документе была даже трехцветная, как национальный флаг, полоска, что окончательно примирило с ним большинство зрителей, за исключением разве что самых молодых.
— А вы?
— Я ничего не обязан вам показывать, — огрызнулся Д. (просто так, чтобы еще больше навредить себе).
— Для вашей же пользы…
— Я ни у кого не прошу совета!
— Тогда вам придется пройти с нами. Нет, мсье, вы свободны, — сказал он толстяку. — Запиши имя и адрес этого господина, — обратился полицейский, понизив голос, к своему товарищу, — и срочно позвони в участок. Проходите-проходите! Нечего глазеть!
Люди не без сожаления начали расходиться, многие выражали толстяку свою симпатию, потом ушел и он, все еще тяжело отдуваясь. «У них будет что порассказать за ужином», — подумал Д. с неприязнью. Полицейский выпустил его руку и смотрел на него без всякого выражения.
— Зря вы так, показали бы документы, и все бы уладилось.
— Отстаньте! — Буркнул Д. и отвернулся.
— Ну как хотите.
Они ждали молча. Проходившие мимо люди оборачивались с опаской и с любопытством. «Люди…» Д. чувствовал себя как потерявшийся пес, который забился в подворотню и скалится на каждого, кто осмеливается подойти поближе.
— Машина пришла!
— Быстро сработали… Ну пошли!
Д. шел опустив глаза, пока они не поднялись на улицу. Тут он внезапно пожалел о том, что затеял эту глупую историю. Вот и темно-синяя машина, а в ней четверо полицейских да еще сержант на переднем сиденье. Восемь человек из-за него Одного! Он не мог сдержать смеха.
— Да он чокнутый, этот парень! — Буркнул один из полицейских. — Ну, влезайте!
— Не смейте ко мне прикасаться! — повторил Д. и оглядел кольцо зевак, собравшихся вокруг машины. Задние поднимались на цыпочки, чтобы лучше видеть. «Кретины!»
В участке стоял еще более тяжелый дух пота, чем в министерстве.
— Ну, комиссара мы из-за таких пустяков беспокоить не станем, — решил сержант. — Мишель, поди узнай, свободен ли инспектор Виньяль.
Мишель постучал к инспектору, зашел в кабинет, коротко доложил ситуацию.
— Мне надо позвонить, — сказал инспектор. — Пускай подождет. Он не скандалит?
— Да как сказать.
— Заприте-ка его в клетку. На таких это здорово действует. Я вас скоро вызову.
При виде решетки Д. побледнел.
— Вы собираетесь меня туда запереть? Вы что, не в своем уме?
— Да, старина, все не в своем уме — добродушно откликнулся Мишель. — Кроме тебя, конечно!
Инспектор положил трубку, потом набрал другой номер и начал новый разговор, уже не служебный. Он взглянул на часы («Семь минут, хватит с него») и, приоткрыв
— Давайте сюда вашего субъекта!
Раздались шаги, кто-то выругался. Потом послышалось какое-то топтание на месте. Инспектор поспешно вышел из кабинета, прошел грязным коридором, повернул за угол и увидел через решетку свесившуюся набок голову скандалиста — лицо его приняло синеватый оттенок, в тон синим мундирам стоящих вокруг полицейских.
— Он повесился. Раз, два — и готов.
— Что? На своем галстуке? И никому не пришло в голову отобрать у него галстук?
Электронный мозг
переводчик И. Истратова
В день своего рождения, прямо с утра, в соответствии с предписаниями закона Жан-Марк Д. явился в парижский центр Гран-Пале [11] . В сущности, закон предоставлял ему недельный срок, но юноше не терпелось узнать свой «план жизни». Ему наконец-то исполнилось шестнадцать лет, он стал совершеннолетним, самостоятельным и не желал ждать ни дня. Когда родители предложили поехать с ним, Жан-Марк отказался. Не то чтобы они его стесняли (вот уже четыре года, если не больше, ни они, ни учителя ни в чем ему не перечили и не навязывали ему своих мнений) — нет, просто родители отстали от жизни. Они так и не свыклись с тестами, не верили в статистику и не умели вести диалог с компьютером. Ну что им делать в Гран-Пале?
11
Здание Гран-Пале было построено для парижской Всемирной выставки 1900 г., сейчас в нем размещаются экспозиции научных достижений и произведений искусства.
Это старое здание, давным-давно пустовавшее, по случаю своего столетнего юбилея было отдано Национальному Электронному мозгу. Установка и монтаж блоков заняли целых семь лет, зато, по всеобщему мнению, получилось нечто уникальное. И хотя все давно разучились удивляться, масштабы были просто ошеломляющие: 2 800 абонентов могли одновременно из звукоизолированных кабин по телетайпу запрашивать электронный мозг, а по маленьким экранам бежали строчки ответов. Кабины располагались вокруг огромных сот «национального банка памяти», верхушка которого достигала стеклянной крыши, хотя основная часть в целях безопасности была упрятана под землю на добрых полсотни метров.
Но не само по себе электронное чудо возбуждало любопытство Жана-Марка Д. Его судьба (одна из судеб пятидесяти миллионов французов, но столь же ясно предначертанная, как и любая другая, была скрыта до поры до времени в этом старомодном невысоком здании, украшенном аллегорическими фигурами. Это казалось ему непостижимым, внушало одновременно и смутную тревогу, и чувство уверенности. Иногда он исподтишка поглядывал на отца, пытаясь себя убедить, что и тому было когда-то шестнадцать, и не мог понять, как у отца хватило самоуверенности жить в то время, когда человек не только находился под постоянной угрозой войны, но и должен был сам, вслепую, выбирать профессию, жену, квартиру. «Хорошо, что они не понимали своего положения», — думал он, чтобы не восхищаться. Куратор-«пси» (психолог-психиатр-психоаналитик, прикрепленный к жителям их квартала) предостерегал его от этой опасности, говоря, что восхищение — это «деморализующая наклонность, как и атавистическое чувство вины».