Элизабет Тейлор
Шрифт:
Уорнер делал упор на свои восемь лет правительственной службы и пост секретаря по вопросам флота, поскольку оборонка была основной промышленной отраслью Вирджинии. При первом удобном моменте он спешил подчеркнуть свой «личный опыт ведения дел с Советским Союзом» за годы, проведенные им в Пентагоне. Размахивая флагом, Уорнер рассказывал потенциальным избирателям, как он служил во флоте и позднее в рядах морской пехоты. Он ни разу не появился на публике без красно-бело-синего галстука.
Первого июля Ричмонд стал свидетелем невиданного доселе прибытия огромного числа делегатов и запасных участников. Как писали газеты — 9700 человек съехались на «крупнейший за всю историю штата съезд республиканской партии». Однако так получилось, что самые бурные приветствия в день открытия достались Элизабет, когда она вступила под своды Колизея в белой матросской бескозырке, украшенной ярко-красной
Голосование за выдвижение кандидатов для участия в выборах в Сенат США началось в субботу, 3 июля, в час тридцать дня. Консервативные делегаты трижды были вынуждены повторить процедуру, прежде чем Линвуд Холтон снял свою кандидатуру, и далее продолжили борьбу только три соперника — впереди Ричард Обенсхайм, а за ним Джон Уорнер и сенатор Миллер. Уорнер удостоил Элизабет, как выразилась газета «Вашингтон пост», «обязательных в таких случаях объятий на публику». Затем он сбросил пиджак, ослабил галстук и ринулся убеждать колеблющихся делегатов. Щелкая подтяжками, он обнимал их за плечи, хлопал по спине, нашептывал на ухо, а голосование тем временем шло своим чередом. Председатель комитета республиканской партии округа Лоудаун отказался изменить свое первоначальное решение и снова проголосовал за Обенсхайма. «Кто угодно, только не Уорнер, — поклялся Том Лоренс. — Я тогда возьми и назови в качестве кандидата Эдди Фишера. Элизабет сделала оскорбленное лицо и вышла из зала».
После еще двух заходов Миллер сошел с круга, и Уорнер, убежденный в своей победе, подскочил к столу, где сидели его помощники, и принялся выкрикивать ободряющие лозунги. «Давай! Давай! Давай!» — вопил он, призывая остальных делегатов сделать то же самое. От возбуждения он, словно боксер на ринге, подпрыгивал и размахивал руками. К шестому кругу голосования, который состоялся в 11.30 вечера, у него уже не осталось повода для ликования. Конечный подсчет голосов показал, что выиграл его соперник — с перевесом в 37 голосов. Кто-кто, а Джон Уорнер прекрасно понимал, что глупо публично переживать поражение. Не теряя ни минуты, они с Элизабет подскочили к трибуне, и Джон проникновенным голосом обратился к съезду с просьбой считать выдвижение Ричарда Обенсхайма единогласным. Спускаясь со сцены, Уорнеры остановились, чтобы поздравить победителя и его жену. Уорнер обменялся рукопожатием с сорокадвухлетним адвокатом и поцеловал миссис Обенсхайм. Элизабет только пожала руки и вяло промямлила поздравления. Затем, чинно взявшись под руки, они с Уорнером направились к себе в отель. Глубоко переживая поражение, Элизабет оставила в номере свою бескозырку — рядом с пустой пивной банкой и связкой сдувшихся шаров.
На следующий день Уорнер, выразив поддержку человеку, который только что нанес ему поражение, дал обещание участвовать в предвыборной кампании Обенсхайма и даже выписал чек на пятьсот долларов, добавив при этом: «Деньги красноречивее всяких слов». После чего заявил, что отнюдь не собирается уходить из политики. Элизабет поддержала его. «Мы еще повоюем, — сказала она, — я еще не знаю, что это будет за пост, но я уверена, что мы еще дадим о себе знать!»
ГЛАВА 26
Теперь, когда съезд остался позади, Элизабет получила возможность вернуться в Голливуд, где ей предложили работу над телефильмом «Повторная помолвка». Это была полуторачасовая драма, вышедшая из-под пера Джеймса Предо. И хотя Элизабет уже давно не требовала для себя миллионных гонораров, она все еще считалась звездой со всеми вытекающими отсюда последствиями: причесывал ее Сидни Гилярофф, а костюмы шила Эдит Хед. Кроме того, Элизабет потребовала для себя безоговорочного права распоряжаться своими фото по собственному усмотрению, а также обязательно ретушировать их. Некоторые из отпечатков возвращались с жирными черными пометками от уха до уха, пролегшими под подбородком, словно какой-то шутник взял и подрисовал ей бороду. Эти Знаки были призваны показать техникам из фотолаборатории, что следует убрать ее толстый двойной подбородок. Другие фото несли на себе указания относительно рук и талии. И как всегда те из них, которые, по мнению Элизабет, не годились к использованию, возвращались фотографам безжалостно искромсанные ножницами.
«Даже располнев, Элизабет остается звездой мирового масштаба и прекрасно это знает, — заметил драматург. — И хотя сама она наверняка станет отрицать, в ее присутствии
Драматург вместе с режиссером Джозефом Харди поначалу даже растерялись, впервые столкнувшись с грубоватым, панибратским юмором Элизабет, однако вскоре прониклись к ней глубочайшим уважением, как к истинному профессионалу. Элизабет отказалась заучивать свои реплики, однако так умело считывала их с карточек, что никто этого попросту не замечал. «Я был особенно поражен в тот день, когда нам пришлось внести изменения в сценарий, — вспоминал Прадо. — Героине Элизабет первоначально была вложена в уста такая реплика: «Я всегда была такой неприметной», однако Элизабет прекрасно понимала, что зрители ей ни за что не поверят, и поэтому поменяла «неприметную» на «толстушку», потому что знала, что зритель непременно на это купится — подумать только, Элизабет Тейлор говорит, что всегда была толстушкой!»
За спиной у сорокашестилетней актрисы была серия неудачных картин, и теперь она практически не исполняла главных ролей. За год до этого она с благодарностью приняла приглашение сыграть эпизодическую роль в ленте «Зима убивает» с гонораром всего в сто тысяч долларов, где она ни в одной из сцен не произнесла ни единой реплики.
В одном из эпизодов на Элизабет была дорогая шуба стоимостью в десять тысяч долларов. После съемок актриса заявила Билли Ричерту, режиссеру-сценаристу, что хотела бы оставить ее себе. «Это невозможно, - возразил тот, - поскольку это реквизит». Элизабет стояла па своем. «Я хочу себе эту шубу». После того как ей несколько раз было сказано, что эта просьба невыполнима, тем более что съемки пришлось свернуть по причине отсутствия денег, Элизабет пожаловалась Джону Уорнеру. Тот поговорил с Ричертом, и шуба все-таки осталась у Элизабет. Она привыкла к тому, что после съемок весь ее гардероб достается ей, и, по ее собственному же признанию, ей особенно хотелось оставить себе костюмы этого фильма. «Ничего страшного, что все они в стиле начала шестидесятых, - заявила она, - они отлично пригодятся мне в Вирджинии, когда я буду устраивать чаепития или же посещать с Джоном во время кампании церковные мероприятия».
В какой-то момент она появилась там под руку с Президентом Соединенных Штатов — правда, сама рука принадлежала ее мужу, Джону Уорнеру. Съемки на телевидении явились гигантским шагом назад в карьере некогда величайшей кинозвезды мирового масштаба. После же появления в прессе откликов на «Повторную помолвку» предложения вообще сошли на нет.
«Общие результаты малоутешительны», — писала «Лос-Анджелес таймс». «В лучшем случае фильм можно посмотреть из любопытства», — вторила ей «Вашингтон пост».
Элизабет горела желанием вернуться в политику, где за ней сложилась слава самого ценного приобретения Республиканской партии со времен Дуайта Эйзенхауэра. Поскольку Элизабет привыкла постоянно находиться в центре внимания, политика стала для нее естественной сферой приложения сил, и этот переход прошел легко и безболезненно. Она прекрасно понимала, какую роль играет ее кинослава, ставшая для ее мужа залогом его политического успеха. Без нее Уорнеры ни за что бы не удостоились второго августа приглашения в Нью-Гемпшир. Без нее им также оказалось бы не под силу собрать вокруг себя в Манчестере, в Арсенале Национальной Гвардии, тысячи ликующих республиканцев с целью сбора средств на нужды партии. По дороге назад в отель Элизабет держала в руках кувшин с кленовым сиропом, преподнесенный ей губернатором Нью-Гемпшира. В это же самое время неподалеку от Ричмонда взорвался огненным шаром и упал в лес двухмоторный самолет. Все его пассажиры погибли, в том числе и недавний соперник Уорнера Ричард Обенсхайм.
На следующее утро у Уорнера был запланирован официальный завтрак, на котором ему предстояло зачитать обращение. По этой причине он предупредил своего помощника, чтобы все поступающие звонки направлялись его секретарю, а его самого не беспокоили. В два часа ночи весть о гибели Обенсхайма всколыхнула всю Вирджинию. Через несколько минут один знакомый позвонил Уорнеру в Нью-Гемпшир. Звонок был принят помощником Уорнера, решившим ничего не говорить своему боссу до того, как тот не прочтет свое обращение. Однако Уорнер поднялся рано и узнал эту новость по телевидению.