Элизабет Тейлор
Шрифт:
Восхищение было взаимным — Элизабет благоговела перед человеком, который умел так выразительно говорить о театре.
Его настроение бывало столь же непостоянным, как и у нее самой. Одно мгновение он был сама учтивость, а уже в следующее — дикарь дикарем. Кроме того, Элизабет каким-то шестым чувством догадывалась, что под этой добродушной внешностью таилось кипенье страстей и одновременно глубочайшая меланхолия.
«В тихом омуте черти водятся, — заметила она. — Если бы ему провели лоботомию, то наверняка у него из черепа наружу повыскакивали бы
В этом одном человеке, казалось, воплотились все и мужчины, которых она любила до этого. Он был столь же богат, как Ники Хилтон, полон искрометного юмора, как и Майкл Уайлдинг, ему, как и Майку Толду. было не занимать напористости и энергии. Он был так же крепок физически, как и Ингмар Йохансон, такой же интеллектуал, как и Макс Лернер, и так же сладкоголос, как Фрэнк Синатра или Эдди Фишер.
«Я тащусь уже от того, что слышу его голос», — призналась она во время съемок «Клеопатры». Эдди Ричард также понравился. Все трое с удовольствием проводили вечера вместе.
Эдди был полностью согласен с Элизабет в том, что Бертон обращался с женой просто по-свински, однако, подобно Элизабет, был восхищен его актерским талантом. Как-то раз Эдди специально приехал с Элизабет на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как Бертон будет сниматься в одной архисложной сцене, в которой он должен был поцеловать танцовщицу, а затем поставить ее на спину слона. После этого они втроем вернулись в гримерную Элизабет, чтобы обсудить следующий эпизод, в котором рабыни умащивали Клеопатру благовониями. Эдди предложил, чтобы Элизабет играла этот эпизод обнаженной, и она согласилась.
С площадки удалили посторонних, там остался лишь Эдди и те участники съемочной группы, без которых нельзя было обойтись. Никто не смел туда и шагу ступить, хотя Бертон грозился, что проникнет под видом рабыни.
«Говорят, что эта картина обойдется им в двадцать миллионов, но ведь они заработают на ней еще больше, — заявил Ричард позднее. — Ведь Лиз просто чудо. Там есть один дух захватывающий кадр, где она, совершенно обнаженная, отдыхает на постели. Уже одно это должно стоить двадцать миллионов. Должен признаться, Лиз меня очаровала. Я сам до конца не понимаю, что в ней такого, чем она к себе привлекает? В жизни это просто милая, славная девушка. Но на экране от нее глаз нельзя оторван. Она пронзает вас взглядом насквозь, и у вас в жилах закипает кровь».
Несмотря на часто выражаемые восторги в адрес своей партнерши, Ричард не давал Сибил особых поводов для беспокойства относительно его отношений с Элизабет. Эдди шутил, что у него вызывают ревность те строчки, которые Манкевич вкладывал в уста Бертона, когда тот обращался к Клеопатре, оставаясь, однако, в полной уверенности, что его семейной жизни ничего не угрожает. Элизабет оставалась к нему столь же ласкова, что и ранее, к тому же они удочерили немецкую девочку, которую назвали в честь Марии Шелл — именно эта актриса помогла им подыскать малышку.
Элизабет страстно мечтала о ребенке, чтобы их брак с Эдди
Будучи не в состоянии оплатить необходимое их дочери лечение, родители из рабочей семьи дали согласие на ее усыновление, и Элизабет с превеликой радостью взяла девочку себе.
«Ей было девять месяцев, все ее тело покрывали нарывы, само тельце — истощенное, а еще это выпихнутое бедро, из-за которого она могла на всю жизнь остаться калекой, — я была от нее просто без ума», — рассказывала Элизабет.
Несмотря на предостережения друзей, пытавшихся отговорить ее от этого довольно рискованного шага, Элизабет не собиралась отказываться от ребёнка.
«Я тем более хочу взять девочку, потому что она больна. Может быть, я смогу что-нибудь для нее сделать».
Чтобы отпраздновать это радостное событие, Сибил и Ричард Бертоны устроили новогоднюю вечеринку, на которую Эдди и Элизабет были приглашены в качестве почетных гостей. Было это за несколько недель до того, как до Сибил и Эдди наконец дошло, что же, собственно, происходит. Лишь режиссёр, ежедневно работавший с Ричардом и Элизабет, понимал, что они уже не просто произносят реплики от лица своих героев, Антония и Клеопатры.
22 января, в день, когда они оба появились перед камерами, чтобы сыграть свою первую совместную сцену, всем присутствующим стало ясно, что они по-настоящему вжились в свои роли.
«Во время съемок наступает такой момент, когда актеры превращаются в своих героев, — рассказывал Уолтер Вангер. — Это слияние личности реальной и вымышленной обязательно должно произойти, чтобы игра стала по-настоящему убедительной, и сегодня именно это произошло... Застрекотали камеры, и по всем собравшимся, казалось, пробежал ток. Было тихо, и вы будто воочию увидели, как между Лиз и Бертоном проскочила искра».
Через несколько недель весь остальной мир ощутил от этого возгорания первый шок, когда их роман перекочевал на первые страницы газет.
«Отношения между Эдди и Лиз дали трещину», — кричали газетные заголовки, а репортеры со всего континента начали стаями слетаться в Рим, словно нищие, ожидающие подачки, они сгрудились на улице возле студии «Чинечитта», не давая Элизабет ступить и шага, они прятались на деревьях или же свисали из окон, одержимые одной мыслью — запечатлеть кинозвезду на пленке.
«У меня и раньше были женщины, — признался Бертон. — Но я и понятия не имел, что эта окажется такой важной птицей. Она дала под зад с передних страниц даже самому Хрущеву!»
В Нью-Йорке Монтгомери Клифт никак не ожидал такого поворота событий.
«Офигеть! — воскликнул он. — Бесси Мей теперь самая знаменитая женщина в мире!»
Близким друзьям он признался, что, по его мнению, Бертон лишь затем стал приударять за Лиз, чтобы прославиться самому. «Ричарду хочется славы любой ценой», — заявил он.